Русская поэзия Китая: Антология

ТЕНЬ

Весь выцветший, весь выгоревший. В этот Весенний день на призрака похож, На призрака, что перманентно вхож К избравшим отвращение, как метод, Как линию, — наикратчайший путь Ухода из действительности, — тело Он просквозил в кипевшую толпу, И та от тени этой потускнела. Он рифмовал, как школьник. Исключенья Из правил позабытого значенья, И, как через бумагу транспарант, — Костяк его сквозил сквозь призрак тела, И над толпой затихшей шелестело Пугливое: российский эмигрант.

ВАСИЛИЙ ОБУХОВ

«Ты не Синей Звездой родилась…»

Ты не Синей Звездой родилась И не синим огнем горишь — Я не знаю, какая сила Придает тебе цвет зари. Лучезарное имя Stella — Лучезарнее не найти — Воссияло во мне, пропело, Ослепило меня в пути. И куда пойду, ослепленный, Затеряюсь в каких местах, И беспомощный, и влюбленный В неподатливые уста И в томительные колени, Так пьянящие влажный взор, Будто солнце играет в пене И волне глубоких озер. Ах, зачем рубиновый пламень Ослепил мне мои глаза, И теперь не лицо, не длани, А душа в золотых слезах.

«He могу ни плакать, ни молиться…»

He могу ни плакать, ни молиться В это утро, ясное, как ты, — Ты паришь rte дальнею орлицей, А на крыльях нежно-золотых. Не цвели еще, еще не рдели По садам багряные цветы, И моей неслышимой свирели Льются трели, ясны и просты. В вышине — ты словно голубая, Только крылья в золоте чуть-чуть — Я к тебе, далекая, родная, Прикоснуться даже не хочу. Лейтесь, лейтесь утренние трели, В это утро ясен я и прост — Я таким певучим менестрелем Даже в детстве не был и не рос. Это утро, этот воздух чистый, И вокруг — невиданная ширь… В небе милом стелются лучистых Два крыла лазоревой души.

«И Пушкин был влюблен в одну звезду…»

И Пушкин был влюблен в одну звезду… Когда волна дробила крымский берег, Следил он «облаков летучую гряду» И думал о слепительной Венере. С прошедшим настоящее роднит В блестящих строфах мерное дыханье, И мы о нем в отторгнутые дни Торжественно храним воспоминанье. Грядущее так пламенно горит… Да воспоет великий мэтр в грядущем Лучи твоей рубиновой зари Пером нержавым, мощным и цветущим.

«О гравий дорожек хрустит башмачок…»

О гравий дорожек хрустит башмачок… Хрустящим таким и волшебным он не был, Когда, у другой ощущая плечо, Поглядывал я в равнодушное небо. Двенадцать ступеней… Под ними — вода. В воде от деревьев колеблются тени… Как будто желанье мое угадав, Нас подняли наверх двенадцать ступеней. В оправе ресниц драгоценный берилл Своими опять поцелую глазами, Вот здесь, у беседки, у белых перил, Где ветер вздохнул, задохнулся и замер. И в этой прохладе, над этой водой. Где сердце смеется от счастья и света, Все кажется вдруг золотой-золотой Страницей из томика милого Фета.

«И ямбом неотточенным воспетый…»

И ямбом неотточенным воспетый, Космический сотрет круговорот И имя захудалого поэта, И ржавчиной покрытое перо. И будет день — я робко и тоскливо Взгляну в твои лучистые глаза, И по щеке холодной торопливо Прокатится горячая слеза. В последний раз беспомощную душу Склоня к твоим томительным ногам, Я удалюсь, похожий на кликушу, Юродствовать по дальним городам.

М. Е. Ф

…ты у меня в груди.

С. Есенин

Я скажу, я от тебя не скрою, Милый друг, «ты у меня в груди»… Ты умчишься синею порою По стальному четкому пути. И навстречу радостному взору Поплывут иные облака, Ты страну увидишь, где опору Отыскал седеющий Байкал… Ты в стране той… Побреду бесцельно, Загрустит впервые взор о ней, О холодной и многометельной И такой далекой стороне.

КУКОЛЬНАЯ МАРКИЗА

Н. Резниковой

По углам и по карнизам Ночь давно листает сонник, И давно в покоях этих воцарилась тишина. Темнокудрая маркиза Оперлась о подоконник И глядит на зимний тополь из замерзшего окна. Грустно кукольной маркизе В этом мире сонно-синем, Холодок бежит на пальцы от оконной бирюзы. Кто-то Строгий месяц снизил И на тополь бросил иней, И вложил в глаза маркизы две жемчужины-слезы. Зябнет тополь сиротливый, Стынут маленькие руки — Веток голых жаль маркизе, жалко крошке и себя; Где-то там цветут оливы… «Столько лет прошло в разлуке!» (Разве можно в этом мире жить, далеких не любя?!) И, смахнув слезинку пальцем, Отправляется маркиза Под мохнатым одеялом слушать чьи-то голоса. «Мы бродяги, мы скитальцы, Мы — смеющиеся бризы, Холщевые раздуваем над морями паруса… Ты же — пленница, маркиза. Ты — фарфоровая крошка В этом мире, в этом доме, где ночами — тишина, Где в углах и по карнизам Темно-синий сумрак брошен, Где печалит сердце тополь сиротливый у окна…» И несут с собою эти Песни горькую отраду, И встают перед глазами, устремленными к окну, В блеске золота и меди Королевские армады И ведут их командоры в неизвестную страну.

В ТАВЕРНЕ

Памяти А. Грина

Весь вечер мне рассказывал товарищ (Глотая грог, губами чмокал: пли!), Что в Зурбагане не было пожарищ, И в Лиссе не бывали корабли. Что над Невою гости-мексиканцы Не пробовали звонких голосов, И некий принц не отдавал на шканцах Приказ к поднятью алых парусов. Что не стрелял стрелок по инсургентам В ущельи, где их были тьмы и тьмы, И юноша из Бригге или Гента Не целовал стыдящейся Фатьмы… В таверне той, где мы сидели оба (Неважно, что мы не сидели там), — Сушил свою заштопанную робу Какой-то молчаливый капитан. Сидел в углу. Был уголь в печке красен. Багряный лик глядел в обычный дринк… И вдруг сказал: «И все-таки прекрасен Мой старый друг, герр Александр Грин».

ПОЧТАЛЬОН

Черт! Солнце жжет. И ноги так устали. Дай отдохну, зайдя сюда, в бистро… Ну что с того, что вы не прочитали Полдюжины глупейших чьих-то строк? Успеете. «Хозяин, кружку пива, А впрочем, нет, бутылочку вина, Того-того, где рожица хедива На этикетке красненькой видна». Приятно, уф!.. С плеча тяжелый ранец Свали у ног. Сиди в прохладе. Пей… Какой смешной, какой забавный танец Танцует на площадке воробей. «Мон шер ами, а где же воробьиха?» — Вспорхнул прохвост, и след его простыл… Как хорошо. Божественно. Как тихо Шевелятся зеленые листы Каштанов… Эх! Ходи от дома к дому По целым дням, консьержкам говори: «Бонжур, мадам, письмо мосье Прюдому, Письмо Кайе, Кашену, Эбари…» Носи мешок… Вот предок — тот рапиру Носил всегда на выпуклом бедре, Он от Кале и до Гвадалквивира Навербовал прекраснейших метресс… А я… Ну что ж… «Хозяин, получай-ка, Пора…» Ого, да я еще не стар! Как улыбнулась пламенно хозяйка На мой поклон: «Мадам, о ревуар». Пусть солнце жжет — ведь это наше солнце На картузе пусть знак — Почталион, — Рожденному гасконкой и гасконцем Почет всегда, везде, со всех сторон… Угаснет день. Испанская баскина Легко скользнет на левое плечо, И сладко затоскует мандолина, И сердце так забьется горячо. Я стану петь про бархатные очи, О предках, что служили королям… И будет млеть в объятьях синей ночи Росою орошенная земля.

ЗЕМНАЯ МУЗА

Ты отошла… Так зимний день отходит, Целуя лед на розовом окне… Ты отошла, но снова на восходе Застенчиво вернешься ты ко мне. Вернешься ты… вдвоем бродить пойдем мы По тропам тем, где не бродили мы, Где в синий лед серебряной зимы Закованы большие водоемы. Не знаю я, но ведь и ты не знаешь, Кого собой я буду чаровать, Когда, вскрылив, как горлица лесная, Ты станешь мне, летая, ворковать: «Лежит печаль над этим снежным миром, Но мне она неведома — поэт В себе зажег неугасимый свет, Едва коснулся струн холодной лиры».