Русская поэзия Китая: Антология

ВОСПОМИНАНИЕ

Неширокая лента пляжа И широкий простор реки. Скоро ночь синей дремой ляжет В остывающие пески. И под шелест, под плеск и вздохи На скамеечке — я и он — Собираем святые крохи Позабытых давно времен. Точно надписи на могиле, Имена дорогих нам мест, Где мы порознь когда-то жили И поставили вместе крест. Запоздавших увозит катер, Полон тайны ночной Харбин, Тихо Сунгари волны катит В гаолянах чужих равнин. Ночь мечтой и загадкой манит… Это Сунгари или нет? Не другая ль река в тумане Нам струит серебристый свет? Не другие ль в сплошном сиянье Всплыли зеленью острова? Не тревожьте воспоминанья… Не услышит наш зов Нева… 1937

ПОД СИРЕНЬЮ

Пятнадцать лет не получала писем И потеряла к прошлому пути, А ведьма-жизнь заржавленною спицей Спускали петли… Не найти. И вдруг восторг нежданного подарка: В саду цвела лиловая сирень, Открытку принесли с французской маркой В сияющий весенний день. Какой-то портик и листок аканта, Венчающий красивый взлет колонн… Париж — Харбин. Две доли эмигранта, Часовни наших похорон. Вновь прошлое протягивает руки, Встают черты печально стертых лиц. Пятнадцать лет, пятнадцать лет разлуки, Пятнадцать вырванных страниц. Те юноши в мундирах, в ярких формах — Бродяги, нищие, шоферы, кучера. Те девушки с надрывом семьи кормят, Склонившись над иглой с утра. Те дети выросли без света и причала, Красавцы обратились в стариков… И на открытку солнце осыпало Кресты сиреневых цветков. 1937

ВЕСНА В ХАРБИНЕ

Все пусто и голо, все пусто и голо, Ни снега, ни льдинок, ни брызг… Весеннее солнце с улыбкой веселой По небу катает свой диск. Размашистый ветер порывисто дует, Взметает клубами песок; Под крышей голубка любовно воркует, Ей вторит ее голубок. О, бедные птицы и бедные люди, — Тоска, обреченность и гнет! Пусть скажет хоть сердце в измученной груди, Что это весна к нам идет.

БЕГСТВО

В мелких тучках небо голубое, Вся в лучах разбрызгалась зима. Бросились испуганной толпою, Забегали в фанзы и дома. Лошади, орудья, пехотинцы, Все смешалось… Громыхал обоз, И ронял смертельные гостинцы Желтый шмель — гудящий бомбовоз. Бухали по городу снаряды, Гул стоял шагов, колес, подков… Розовели празднично ограды Облачком круглившихся дымков. И валились серые в тулупах На дорогах, улицах, углах… Отражалось у лежащих трупов Солнце в застеклившихся глазах. И валились в ярком зимнем свете, Не померк нарядный чудный день, — Бедные замученные дети Нищенских китайских деревень. Застывали мертвые, нагие Без могил, без гроба, без имен… А в Харбин входили уж другие, Шелестя полотнами знамен.

СЕРЕБРЯНЫЙ ДАЙРЕН

Туман, туман над городом клубится, В жемчужной дымке тонет пароход… Серебряным крылом серебряная птица Чертит стекло завороженных вод. На ржавых петлях заскрипели сходни, Качнулась пристань, двинулась назад… И вот плывем по милости Господней, Скользит в воде отпущенный канат. Протяжный гонг сзывает вниз к обеду, Забыт земли привычный старый плен. Там, впереди, — печали ли, победы? Там, позади, — серебряный Дайрен… Плывем, плывем в молочные туманы, За бортом брызг курчавится ажур, Мелькнул вдали в час утренний и ранний За пеленой, как призрак, Порт-Артур… В неясной мгле заколебались тени, Из серых бездн простерлись сотни рук… Тяжелых лет тяжелые ступени Замкнули жизнь в нерасторжимый круг. И снова гонг… Не звон ли погребальный? Вобрал туман все звуки и лучи… Кругом мертво, пустынно и печально… Земное сердце — замолчи.

ТУДА — К ЧУЖИМ

Вокзал… Толпа… Мелькают лица, руки… И поезд тронулся… Метнулся синий дым… От милых мест вагон с чеканным стуком Уносит вдаль… Туда — к чужим? Заборы, домики, заброшенные дачи, Фанзенки ветхие, подгнивший серый тын… Прощай, мой друг, печальный и невзрачный, Нескладный беженский Харбин. Ты столько раз в годины испытаний, В смертельный час волнений и тревог Давал приют уставшим от скитаний И душу русскую берег. В суровый век разгула и наживы Хранил, как клад, все то, чем дорожим, Чем ценен мир и люди в мире живы… Ну а теперь туда — к чужим! Лежат на столике охапкой хризантемы, Бегут в окне равнины и леса, Все гуще дым… Конец, конец поэмы — Твердят колес стальные голоса. Скитальцев горестных не кончена дорога, Так много стран, но солнце в них одно… И путь домой один… Путей в чужбину много, И дымом застлано окно. Прощай, Харбин! Со всем, что сердцу мило, Союз души навек нерасторжим. Слепая, жуткая неведомая сила Несет нас вдаль… Туда — к чужим!

ПО КИТАЙСКОМУ КАЛЕНДАРЮ

Бирюзой и золотом пронизан, Выткал август пышные ковры, И цветов сверкающая риза Сетью радуг блещет и горит. Никогда так прочен и роскошен Не казался летних дней наряд. Георгин все царственнее ноша, Табаков таинственней обряд. И влюбленней радостная алость Красных роз и розовых гвоздик… Но я знаю, лето вдруг сломалось. Этой ночью слышала я крик. Пронеслась над зарослью садовой Черных птиц сплошная пелена, И зловещей, страшной и багровой Поднялась ущербная луна. Этой ночью бились в диком страхе Бабочки в оконное стекло И на клумбе, как на тайной плахе, Белых астр созвездье расцвело. Этой ночью в сочных ветках вяза Первый лист поблекший изнемог, Этой ночью лето кто-то сглазил И на гибель черную обрек. Утром ходя, шумен и несносен, Мел дорожку, щурясь на зарю, И сказал, что наступила осень По китайскому календарю.

ЗЛАЯ ОСЕНЬ

Не в нарядной живой позолоте, Не в короне цветных янтарей. Нынче осень подкралась в лохмотьях, Грязной нищенкой ждет у дверей. Пробиралась по тинным размывам, Укрывалась в худых шалашах, Ночевала по фанзам и нивам, В сунгарийских вспененных волнах. И голодная, в ссадинах, в ранах, Скудный харч завязавши в мешок, Собирала незваных и званых По канавам размытых дорог. Черный город замкнули потемки, В пустырях бездомовных орда, Громоздят на обломках обломки Наводненье, болезнь и нужда. Но людского страданья не выпью, Обреченным бессильна помочь… И кричит на развалинах выпью Желтоглазая хмурая ночь. На коленях у беженки хворой Смуглый мальчик измученный спит, По известке, отбросам и сору Бурый лист, распластавшись, шуршит. Почерневшие астры поникли На подточенном прелью стебле… И столетье ли, вечность ли, миг ли? — Гибнут жизни в страданьях и зле.

ПАУТИНКИ

Осень заржавленной кистью Летние заросли мажет, В воздухе мертвые листья Ветер гирляндами вяжет. Жизни стучит веретенце, Время считает морщинки, В алом негреющем солнце Тихо летят паутинки. Тучи мрачнее и ниже, Ночь раскрывает объятья, О, защищайся, люби же! Ласка — от смерти заклятье. Чувства с годами смиренней, Солнце справляет поминки, В томной лазури осенней Тихо летят паутинки.

ЛУННЫЙ НОВЫЙ ГОД

Солнце село над кольцом строений, Зимний вечер благостен и мирен, Тонкий дым сжигаемых курений В окнах фанз и у камней кумирен. В синих плошках клейкие пельмени, Убраны дракончиками нары, И цветы и звери в пестрой смене Женских курм расцвечивают чары. Но внезапно отдых благодушный Оглушает громом канонада, Роют снег фонтаны искр воздушных, Ленты улиц, точно жерла ада. Что ж не слышно жалоб или стонов? Дружный хохот воздух оглашает. Как созвездья дальних небосклонов, Огоньки фонариков мелькают. Не страшат ни свисты, ни раскаты, Ни ракет оранжевые мушки, И гремят с заката до заката Частой дробью шумные хлопушки. Добрым людям взрывы неопасны, Их боятся только злые духи, Шепчут глухо, быстро и бесстрастно Заклинанья древние старухи. И, покончив с традицьонной встречей, Объятые праздничным туманом. Коротают новогодний вечер И хозяева, и гости за маджаном.

БАГУЛЬНИК

Случайный луч обводит светочем Квартиры пыльной уголки, Ласкает рыженькие веточки, Где почки, точно узелки. В голубоватой хрупкой вазочке Я собрала из них букет… Нет, не букет — скорее вязочку, Кустов обиженных скелет. Корицей пахнет он и хворостом, Сухою мерзлою травой… Так пахнут на полянах поросли В сединах осени больной. И вот когда на этих палочках, Колючим вздыбленных пучком, Распустится живою алостью Цветок душистый за цветком, Когда по стеблям дрожью светлою Прольется радости волна, То значит — я не верю этому, — То значит, что пришла весна. И в сопках, упоен победами, Теснится всходов хоровод… И на границе заповеданной Багульник розовый цветет.