Русская поэзия Китая: Антология

В ЗАТОНУВШЕЙ СУБМАРИНЕ

Облик рабский, низколобый Отрыгнет поэт, отринет: Несгибаемые души Не снижают свой полет. Но поэтом быть попробуй В затонувшей субмарине, Где ладонь свою удушье На уста твои кладет. Где за стенкою железной Тишина подводной ночи, Где во тьме, такой бесшумной, — Ни надежд, ни слез, ни вер, Где рыданья бесполезны, Где дыханье все короче. Где товарищ твой безумный Поднимает револьвер. Но прекрасно сердце наше, Человеческое сердце: Не подобие ли Бога Повторил собой Адам? В этот бред, в удушный кашель (Словно водный свод разверзся) Кто-то с ласковостью строгой Слово силы кинет нам. И не молния ли это Из надводных, наднебесных, Надохваченных рассудком Озаряющих глубин, — Вот рождение поэта, И оно всегда чудесно, И под солнцем, и во мраке Затонувших субмарин.

ПОТОМКУ

Иногда я думаю о том, На сто лет вперед перелетая, Как, раскрыв многоречивый том «Наша эмиграция в Китае», — О судьбе изгнанников печальной Юноша задумается дальний. На мгновенье встретятся глаза Сущего и бывшего: котомок, Страннических посохов стезя… Скажет, соболезнуя, потомок: «Горек путь, подслеповат маяк, Душно вашу постигать истому. Почему ж упорствовали так, Не вернулись к очагу родному?» Где-то упомянут — со страницы Встану. Выжду. Подниму ресницы: «Не суди. Из твоего окна Не открыты канувшие дали: Годы смыли их до волокна, Их до сокровеннейшего дна Трупами казненных закидали! Лишь дотла наш корень истребя, Грозные отцы твои и деды Сами отказались от себя, И тогда поднялся ты, последыш! Вырос ты без тюрем и без стен, Чей кирпич свинцом исковыряли, В наше ж время не сдавались в плен, Потому что в плен тогда не брали!» И не бывший в яростном бою, Не ступавший той стезей неверной, Он усмешкой встретит речь мою Недоверчиво-высокомерной. Не поняв друг в друге ни аза, Холодно разъединим глаза, И опять — года, года, года До трубы Последнего суда!

ЭПИТАФИЯ

Нет ничего печальней этих дач С угрюмыми следами наводненья. Осенний дождь, как долгий, долгий плач, До исступления, до отупенья! И здесь, на самом берегу реки, Которой в мире нет непостоянней, В глухом окаменении тоски Живут стареющие россияне. И здесь же, здесь, в соседстве бритых лам, В селеньи, исчезающем бесследно, — По воскресеньям православный храм Растерянно подъемлет голос медный! Но хищно желтоводная река Кусает берег, дни жестоко числит. И горестно мы наблюдаем, как Строения подмытые повисли. И через сколько-то летящих лет Ни россиян, ни дач, ни храма — нет, И только память обо всем об этом Да двадцать строк, оставленных поэтом.

НАША ВЕСНА

Еще с Хингана ветер свеж, Но остро в падях пахнет прелью, И жизнерадостный мятеж Дрозды затеяли над елью. Шуршит вода, и точно медь По вечерам заката космы, По вечерам ревет медведь И сонно сплетничают сосны. А в деревнях, у детворы Раскосой, с ленточками в косах, Вновь по-весеннему остры Глаза, кусающие осы. У пожилых степенных манз Идет беседа о посеве, И свиньи черные у фанз Ложатся мордами на север Земля ворчит, ворчит зерно, Набухшее в ее утробе. Все по утрам озарено Сухою синевою с Гоби. И скоро бык, маньчжурский бык, Сбирая воронье и галочь, Опустит смоляной кадык Над пашней, чавкающей алчно.

ЮЛ И – ЮЛ И

Мне душно от зоркой боли, От злости и коньяку… Ну, ходя, поедем, что ли, К серебряному маяку! Ты бронзовый с синевою, Ты с резкою тенью слит, И молодо кормовое Весло у тебя юлит. А мне направляет глухо Скрипицу мою беда, И сердце натянет туго Ритмические провода. Но не о ком петь мне нежно, — Ни девушки, ни друзей, — Вот разве о пене снежной, О снежной ее стезе, О море, таком прозрачном, О ветре, который стих, О стороже о маячном, О пьяных ночах моих, О маленьком сне, что тает, Цепляясь крылом в пыли… Ну, бронзовый мой китаец, Ю ли же, юл и – юл и !..

В ЗАКАТНЫЙ ЧАС

Сияет вечер благостностью кроткой. Седой тальник. Бугор. И на бугре Костер, и перевернутая лодка, И чайник закипает на костре. От комаров обороняясь дымом, — Речь русская слышна издалека, — Здесь на просторе этом нелюдимом Ночуют три веселых рыбака. Разложены рыбацкие доспехи, Плащи, котомки брошены в ковыль, И воткнутые удочки, как вехи, И круговая булькает бутыль. И кажется, опять былое с нами. Где это мы в вечерний этот час? Быть может, вновь на Иртыше, на Каме, Опять на милой Родине сейчас? Иль эта многоводная река Былинный Волхов, древняя Ока? Краса чужбины, горы, степи, реки, Нам не уйти от Родины навеки, И как бы вам ни виться, ни блистать, Мы край родной все будем вспоминать! Но сладок ваш простор, покой, уют, Вам наша благодарность за приют!

СТАРОЕ КЛАДБИЩЕ

Памяти строителей Харбина

I

Жизнь новый город строила, и с ним Возникло рядом кладбище. Законно За жизнью смерть шагает неуклонно, Чтобы жилось просторнее живым. Но явно жизнь с обилием своим Опережает факел похоронный, И, сетью улиц тесно окруженный, Погост стал как бы садом городским. И это кладбище теперь недаром Возросший город называет старым — Там братские могилы, там, с угла, Глядит на запад из-под веток вяза Печальный бюст, два бронзовые глаза Задумчивая тень обволокла.

II

А ночью там мерцают огоньки, Горят неугасимые лампады, Их алые и голубые взгляды Доброжелательны, ясны, легки. Отделены от городской реки Чертой тяжелой каменной ограды, Они на жизнь взирают без досады, Без зависти, томленья и тоски. И, не смущаясь их соседством скучным, Жизнь рядом следует… то равнодушным Солдатом в грубых толстых башмаках, То стайкой кули с говором болтливым, То мною, пешеходом молчаливым С тревогой и заботою в глазах.

III

Я прохожу и думаю о тех, Сложивших здесь и гордость, и печали, Что знаками первоначальных вех На улицы пустыню размечали. Они кирку и молот поднимали, Прекрасен был их плодотворный век — Он доказал, что русский человек Везде силен, куда б его ни слали! И это кладбище волнует нас Воспоминаньями: в заветный час Его мы видим — монумент былого. И может быть, для этого горят Глаза могил. Об этом лишь молчат Огни и алого, и голубого.

В ПОЛНОЧЬ

От фонаря до фонаря — верста. Как вымершая, улица пуста. И я по ней, не верящий в зарю, Иду и сам с собою говорю — Да говорю, пожалуй, пустяки, Но все же получаются стихи. И голос мой, пугающий собак, Вокруг меня лишь уплотняет мрак. Нехорошо идти мне одному, Седеющую взламывая тьму, — Зачем ей человеческая речь, А я боюсь и избегаю встреч. Любая встреча — робость и обман. Прохожий руку опустил в карман, Отходит дальше, сгорблен и смущен, Меня, бродяги, испугался он. Взглянул угрюмо, отвернулся — и Расходимся, как в море корабли. Не бойся, глупый, не грабитель я, Быть может, сам давно ограблен я, Я пуст, как это темное шоссе, Как полночь бездыханная, — как все! Бреду один, болтая пустяки, Но все же получаются стихи. И кто-нибудь стихи мои прочтет И родственное в них себе найдет: Немало нас, плетущихся во тьму, Но, впрочем, лирика тут ни к чему… Дойти бы, поскорее дошагать Мне до дому и с книгою — в кровать!

КАК НА РОССИЮ НЕПОХОЖЕ

Объятый дымкою лиловой, Гор убегает караван. Над ним — серебряноголовый Прекрасный витязь Фудзи-сан. И дышит все вокруг покоем, Прозрачен воздух, как слюда! А рядом с грохотом и воем Летят, грохочут поезда. И в небесах гудит пропеллер, Но нежно женщины страны Поют теперь, как прежде пели, Святые песни старины. И опускают томно вежды, И улыбаются легко, И красочные их одежды Благоухают далеко. На мотыльков они похожи, На экзотичные цветы, И возле них так странно ожил Певучий, сладкий мир мечты! И как хорош поклон их чинный, Привет улыбок золотых, Когда спокойные мужчины Проходят гордо мимо них. Спокойствие и сила веет Из глаз мужских, упорных глаз… Значенья полный, тяжелеет Насыщенный вечерний час. И месяц встал над тучей хмурой, Примчавшейся издалека, И точно в лепестках сакуры — Вся в блесках близкая река… И парк ночною жизнью ожил, Полночный час легко вошел… Как на Россию непохоже, Но как чудесно хорошо!