Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
И все же совершенно случайным выбор императора не был. Еще в начале 1865 года он возложил на Кауфмана конфиденциальное ответственное поручение: курировать сбор и подготовку к печати материалов для обширного официального труда по истории «польского мятежа» 1863 года. Кауфман быстро собрал «исследовательскую» команду, преимущественно из офицеров Генерального штаба, двое из которых, подполковники В.В. Комаров и С.А. Райковский, затем в Вильне стали наиболее доверенными сотрудниками генерал-губернатора [757] . О том, какое значение, прежде всего политическое, придавали они задуманному труду, можно судить по аргументу, который Комаров представлял Кауфману уже после смещения того с генерал-губернаторского поста: «По отношению к Западной России это будет такой же труд, как по отношению ко всей России был законодательный труд Сперанского» [758] . Правильно изложенная история должна была стать фундаментом для свода законов, по которым предстояло бы жить этому региону. Такого амбициозного издания не состоялось, но работа этой группы послужила чем-то вроде организационной модели для генерал-губернаторской деятельности Кауфмана. Не чувствуя себя компетентным во многих сложных проблемах этнической и конфессиональной ситуации в крае, к которым его предшественник, Муравьев, успел лишь подступиться, он старался больше полагаться на инициативу и экспертизу своих подчиненных. Этим во многом объясняется учреждение при нем в Вильне нескольких чиновничьих комиссий, призванных легитимировать разносторонним изучением вопроса (или, скорее, видимостью изучения) новые жесткие меры местной власти, будь то в отношении католической церкви, землевладельцев «польского происхождения» или евреев.
757
Письма названных офицеров Кауфману и являются источником сведений об императорском поручении 1865 году: РГИА. Ф. 954. Оп. 1. Д. 40. Л. 1–1 об.; Д. 56. Л. 1–2 (письма соответственно Комарова и Райковского от 10 октября 1866 г.). Часть материалов, собранных Райковским, легла в основу его позднейшей публикации: Райковский С. Польская молодежь Западного края в мятеже 1861–1863 годов // Русский вестник. 1869. Кн. 1. С. 113–160; Кн. 2. С. 597–661; Кн. 3. С. 246–291. В марте 1867 года Комаров и Райковский подготовили для Кауфмана неофициальный доклад о деятельности его преемника на посту виленского генерал-губернатора графа Э.Т. Баранова, где главное внимание уделялось судьбе кауфмановских начинаний: РО ИРЛИ. Ф. 76. Ед. хр. 266. Л. 1–18.
758
РГИА. Ф. 954. Оп. 1. Д. 40. Л. 2 об. (письмо от 10 октября 1866 г.). Комаров, уже тогда сотрудничавший
О радикальных по стандартам прежней имперской политики шагах и задумках Кауфмана осталось немало диаметрально противоположных высказываний современников. Возьмем, к примеру, занимавший его некоторое время прожект внедрения элементов общины в участковое хозяйство местных крестьян, что мыслилось эффективным средством противодействия «полонизму». По этому поводу П.А. Валуев, презиравший Кауфмана и считавший очень опасной его русификаторскую кампанию, в беседе с чиновником своего министерства А.М. Гезеном так сопоставил двух генерал-губернаторов, первого из которых всего полугодом ранее называл «татарской виленской гидрой»: «А ведь Муравьев все-таки был человек умный; теперешний же (Кауфман. – М.Д.) занимает свое место только потому, что носит эполеты. Вообразите, что они теперь сильно хлопочут об общинном землевладении» [759] . Напротив, виленский чиновник и журналист А.В. Рачинский, энтузиаст русификации Западного края, с которым нам предстоит вскоре познакомиться поближе, воспевал безошибочный славянофильский инстинкт генерала с немецкой фамилией: «Он, этот директор канцелярии Военного министра, понял, своим чутьем честного русского человека, польское зло участкового пользования землею…» [760] .
759
Валуев П.А. Дневник. Т. 2. С. 33; ОР РГБ. Ф. 120. К. 20. Ед. хр. 1. Л. 67–67 об. (копия письма Гезена М.Н. Каткову от 26 сентября 1865 г.). Насчет фразы «был человек умный» стоит напомнить, что Муравьеву тогда оставалось жить год и еще предстояло возглавить Следственную комиссию по делу о покушении Каракозова. Форма прошедшего времени, употребленная Валуевым, свидетельствует, что после отставки Муравьева с поста виленского генерал-губернатора в апреле 1865 года он считал его карьеру бесповоротно конченной.
760
РО ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 4. Ед. хр. 507. Л. 9 (письмо Рачинского И.С. Аксакову от 10 апреля 1868 г.). Спустя много лет Н.А. Зиновьев, в 1865 году член особой комиссии по крестьянским делам при виленском генерал-губернаторе, вспоминал в беседе с А.С. Сувориным: «Кауфман в спокойное время поступал как в революционное. Он хотел ввести в Западном крае общину. …“Я бы не остановился перед оружием, чтобы ввести общину”, – говорил он» (Дневник Алексея Сергеевича Суворина / Подгот. текста Д. Рейфилда, О.Е. Макаровой. 2-е изд., испр. и доп. М., 2000. С. 544–545 – запись от сентября 1909 г.). Вызревшие именно в Вильне симпатии Кауфмана к общине вскоре воплотились в его программе земельной реформы в Туркестане (см.: Центральная Азия в составе Российской империи. С. 138).
В чем противники и приверженцы Кауфмана сходились (давая тому, опять-таки, взаимоисключающие оценки) – так это во мнении, что по сравнению с Муравьевым при Кауфмане произошло перераспределение полномочий в пользу среднего и даже низового звена местной бюрократии. С одной стороны, уже первые заявления и жесты Кауфмана по приезде в Вильну чиновники, убежденные в своем призвании и способности «русить» край, восприняли как ободряющий сигнал. Он клялся в верности «системе» Муравьева и действительно поддержал и продолжил многое из начатого в 1863–1864 годах, но его стиль поведения и приемы саморепрезентации были принципиально иными. Муравьев почти не покидал стен генерал-губернаторского дворца в Вильне и избегал публичных выступлений [761] ; Кауфман же довольно много ездил по краю, произносил короткие, но запоминающиеся речи, демонстрировал заботу властей о крестьянстве. Его диатрибы по адресу дворянства «польского происхождения» и католического духовенства, повелительные требования немедленно «стать русскими от головы до пяток» [762] (за которыми в действительности крылись сомнения в возможности обрусить местные элиты и страх перед польским культурным влиянием) были у всех на слуху [763] . С другой стороны, грозный для чужих начальник практиковал либеральную, вполне в духе Великих реформ, отчасти даже антисубординационную манеру общения с подчиненными. Неформальный кружок генерал-губернатора, в котором свободно обсуждались важнейшие политические вопросы, объединял лиц, далеко отстоящих друг от друга в иерархии Табели о рангах. Даже рутинные резолюции Кауфмана, выписанные аккуратным почерком, выдержанные во вдумчивом, аргументирующем тоне, отражали – особенно по контрасту с трудночитаемыми и отрывистыми муравьевскими – тот этос служебного товарищества и уважительности, который он мог создавать в отношениях с сотрудниками и советниками [764] . Однако именно эта либерализация, попав в такт с нарастанием националистических настроений и карьеристских аппетитов в пополнявшейся из Великороссии чиновничьей когорте, привела в конечном счете к почти колониальному произволу «обрусителей» под удобным прикрытием генерал-губернаторского авторитета. Антикатолическая составляющая этой активности была одной из центральных.
761
См. об этом подробнее: Долбилов М.Д. Конструирование образов мятежа. С. 358, прим. 49.
762
См.: Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае. С. 172; Западные окраины Российской империи. С. 210.
763
Воинственная риторика Кауфмана, памятная жителям края в течение последующих десятилетий, обыгрывалась в бытовавшей среди виленцев шутке о последовательной деградации сменявших друг друга генерал-губернаторов: «Муравьев мало говорил, а много делал; Кауфман много говорил, а мало делал; Баранов мало говорил и мало делал; Потапов одно говорил, другое делал; Альбединский ничего не говорил и ничего не делал; Тотлебен знал, чего не говорил и не делал; Каханов не знал, что говорил и делал» (РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 1382. Л. 3 – запись бывшего чиновника Виленского учебного округа А.П. Владимирова от 5 февраля 1889 г.). Ср.: Гене А. Виленские воспоминания // Русская старина. 1914. № 6. С. 581.
764
Как в современных, так и в позднейших отзывах лиц, служивших под началом Кауфмана, – даже тех, кто не питал к нему лично вражды и получал от него льготы, – эта его черта истолковывалась как проявление слабости и внушаемости. Обрусевший латыш И. Спрогис, участвовавший в санкционированном Кауфманом проекте замены латиницы кириллицей в литовской и латышской письменности, так объяснял суровость запрета на латиницу: «Его (Кауфмана. – М.Д.) патриотизмом спешили воспользоваться все званые и незваные, для целей хороших и целей, породивших плачевные последствия» (РГИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 1056. Л. 2–2 об. – копия письма И. Спрогиса Х. Вольдемару от 16 мая 1887 г.; см. подробнее: Долбилов М. Превратности кириллизации. С. 270). Педагог и журналист М.Ф. Де Пуле, приехавший на службу в Вильну при Кауфмане, сообщал в частном письме, что генерал-губернатор – «симпатичный, но слабый, поддающийся влиянию человек. Трепещущие перед Муравьевым вертят Кауфманом» (РГАЛИ. Ф. 46. Оп. 1. Д. 560. Л. 98 – письмо П.И. Бартеневу от 23 марта 1866 г.). Свитский генерал-майор А.Д. Столыпин, занимавший при Кауфмане видное место в виленской администрации, вскоре после его отставки сокрушался: «…из омута чиновничьего всплыла интрига, алчность и обман, противу которых не в силах была бороться честная и добродушная натура Кауфмана!» (ГАРФ. Ф. 109. 1-я эксп. Оп. 38. 1863 г. Д. 23. Ч. 175. Л. 83 об. – 84 – записка Столыпина «Несколько слов о настоящем положении Северо-Западного края», поданная в III Отделение в ноябре 1866 г.).
В течение 1865–1868 годов виленская кампания по дискредитации католицизма сосредоточивалась в нескольких учреждениях. В августе 1865 года по распоряжению Кауфмана была открыта комиссия «для рассмотрения польских и жмудских книг», в которой председательствовал генерал А.Д. Столыпин, литератор-любитель [765] и энтузиаст русификации, смущавший своими эксцентричными изречениями о поляках и католиках даже привыкшую к проявлениям ксенофобии виленскую публику, не говоря уж о петербуржцах. В январе 1866 года приступила к работе еще более влиятельная Ревизионная комиссия по делам римско-католического духовенства в Северо-Западном крае. Ее председателем Кауфман назначил чиновника по особым поручениям и тоже литератора, причем более профессионального, чем Столыпин, А.П. Стороженко [766] . Уже появлявшийся на страницах настоящего исследования, Стороженко, малоросс по происхождению, был неординарной личностью: в начале 1860-х годов он активно сотрудничал с украинофильским журналом «Основа», публикуя в нем художественные произведения на украинском языке. Наиболее известна его поэма «Марко Проклятый» – романтическая стилизация под казацкий фольклор. Закрытие «Основы» по подозрению в сепаратизме сильно обескуражило Стороженко: «…я перестал писать, какое-то равнодушие к “рiднiй мовi” выказалось повсеместно… охладели настолько мои порывы, что я потерял всякую охоту к тому занятию, которое доставляло мне немалое наслаждение…» [767] . Назначенный тогда же на службу в Вильну, он открыл в русификаторских мероприятиях, в противоборстве с «полонизмом» и новый источник литературного вдохновения, правда, сильно политизированного [768] , и возможность самоутверждения в льстившей ему роли наследника славных казацких традиций (чему способствовала и внешность хрестоматийного Тараса Бульбы). Как отмечено А.И. Миллером, власти, даже опасаясь эволюции украинофильства в проект построения независимой нации, были не прочь эксплуатировать полонофобию украинофилов на государственной службе вдали от Юго-Западного края [769] , и как раз таким оказался случай Стороженко.
765
См. корреспонденцию о постановке в виленском театре его политически злободневной пьесы «София»: Новая пьеса на виленской сцене // Виленский вестник. 1866. № 19. 24 января. С. 1–2. Столыпин был также автором «Писем из Западного края», печатавшихся в «Военном сборнике» и «Вестнике Западной России». В этом цикле выделяется художественно-публицистический очерк, где генерал-губернатор М.Н. Муравьев представлен мистически «подслушавшим» мудрые слова о «польском мятеже», произнесенные простецом-солдатом. См.: Ст. Письма из западного края (IX) // Вестник Западной России. 1864/1865. Т. II. Кн. 7 (январь). Отд. IV. С. 340–346. За сообщение сведений, позволяющих атрибутировать «Письма…» Столыпину, приношу благодарность А.А. Комзоловой.
766
Послужной список Стороженко см.: Стороженки. Фамильный архив. Киев, 1910. Т. 4. С. 73–78.
767
Стороженки. Фамильный архив. Киев, 1902. Т. 1. С. 458 (письмо Стороженко В.И. Белому от 13 декабря 1873 г.). См. также: Екельчик С. Человеческое тело и национальная мифология: Некоторые мотивы украинского национального возрождения XIX века // Ab Imperio. 2006. № 3. С. 48, 50–51.
768
См., напр., его опыт полонофобской готики – аллегорический рассказ «Видение в Несвижском замке»: Вестник Западной России. 1864/1865. Т. II. Кн. 6 (декабрь). Отд. IV. С. 224–233. Символом безнадежного состояния польской аристократии выступают призраки, сошедшие со старинных портретов в заброшенном замке князей Радзивиллов.
769
Миллер А.И. «Украинский вопрос». С. 132–135.
По меморандумам и донесениям Стороженко хорошо видно, что порученная ему «ревизия» местного католицизма не просто увлекла его как инициативного чиновника и горячего националиста, но и затронула творческую струну в душе: обнаружение бесчисленных «ксендзовских интриг», незнакомых сторон обрядности и прочих особенностей религиозного обихода католиков уподоблялось развертыванию литературного нарратива, по мере которого читатель не перестает удивляться всё новым открывающимся в персонаже чертам [770] .
«…Католичество, латинство в западном крае мы узнаём лишь со вчерашнего дня во всех его особенностях, и каждый день приносит нам дотоле неведомые, поразительные подробности учений, положений, средств, обрядов», – писал в 1867 году П.А. Бессонов, участвовавший в 1866-м в работах комиссии [771] . Конспирологические предубеждения против католического духовенства выводили фантазию «ревизоров» на широкую дорогу. Авансом выскажу предположение, что по-своему изощренная драматизация Ревизионной комиссией католической угрозы отчасти навеяна этим «творческим» подходом председателя.770
В начале 1870-х годов, проживая после отставки в имении под Брестом, Стороженко дописал начатый еще в годы службы роман под названием «Былое не минувшее. Записки русского землевладельца». Посылая рукопись А.А. Краевскому (который оставался еще номинальным редактором «Отечественных записок»), он пояснял: «Сюжет романа из польской революции 1863 г. …Прослуживши в крае с самого начала мятежа и до окончания, я был посвящен во все таинства польской интриги и имел возможность собрать все факты, относящиеся к мятежу. Кроме того, 40 лет изучаю я шляхту и, признаюсь, вызубрил польскую натуру в совершенстве. Описывая проделки (польских. – М.Д.) патриотов, я не подводил их, по обыкновению, к одному знаменателю, а отмечал и другие личности, которые были исключением из общей массы юродивых. …По случаю годовщины (100) первого раздела (Речи Посполитой. – М.Д.) шляхта славно хорохорится. Время для напечатания романа весьма удобное». Вопрос о публикации не был решен до смерти автора в 1874 году. В 1875-м знакомый покойного Л.Н. Антропов, исполняя пожелание, высказанное ранее Краевским, сократил рукопись романа, дабы «выделить то, что сверх литературного интереса заключает в себе интерес исторически-этнографический», и предложил его к публикации в газете Краевского «Голос» (Стороженко О. Твори. Т. 4: Повiстi, оповiдання i биографичнi та бiблiографични матерiялi. Вiд. 2 / Ред. А. Шамрай. Харкiв, 1931. С. 209–210 – письмо Стороженко Краевскому от 25 февраля 1872 г.; РО РНБ. Ф. 391. Ед. хр. 159. Л. 1–2 об. – письма Антропова Краевскому от 20 сентября и 24 октября 1875 г.). Роман так и не был напечатан. Мне не удалось обнаружить в архивах ни его автографа, ни списков. Судя по реакции Краевского, роман представлял собой графоманское сочинение, но в качестве исторического источника он мог бы помочь в поиске ответа на некоторые исследовательские вопросы о самосознании русификаторов.
771
[Бессонов П.А.] Из Москвы // Виленский вестник. 1867. № 109. 19 сентября.
Многие из членов обеих названных комиссий печатались под своими именами или псевдонимами в официозной газете «Виленский вестник», а также и в столичных газетах (Стороженко, в частности, в «Голосе»). В течение почти всего 1866 года, когда «Виленский вестник» после увольнения А. Киркора редактировал А.И. Забелин, деятель из круга попечителя Виленского учебного округа И.П. Корнилова, его страницы полнились публикациями, которые могли бы составить целый раздел в антологии фобий русского национализма, возьмись кто-либо собрать таковую. «Латинство», разумеется, было одной из центральных тем в газете, наряду с еврейским вопросом. Экстремизм забелинского «Виленского вестника», обуславливавшийся отождествлением русскости и православной веры, вызвал беспокойные отклики в столь разных по направлению органах печати, как «Московские ведомости» и «Весть» [772] .
772
С.А. Райковский, один из ближайших сотрудников Кауфмана, писал в июне 1866 года Каткову, что Забелин «на казенный счет только ссорит нас с жидами да проповедует фанатизм против латинства» (ОР РГБ. Ф. 120. К. 22. Л. 47). Сам Забелин в августе того же года в письме М.П. Погодину выставлял гонимой стороной себя. Он жаловался на то, что «из угождения» Каткову («Московскому Папе») «нам здесь [т. е. редакции “Виленского Вестника”] не позволяли высказываться о всей гибели введения русского языка в латино-польское богослужение и постоянно меня преследовали за разоблачение жидовского царства» (ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив. Оп. 1. Д. 2030. Л. 3). Интересно, что спустя пятнадцать лет Забелин, тогда служивший цензором в Петербурге, достаточно либерально курировал русско-еврейский журнал «Рассвет» и оказывал помощь начинающему публицисту и историку, впоследствии патриарху историографии российского еврейства С.М. Дубнову. См.: Дубнов С.М. Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы для истории моего времени. СПб., 1998. С. 95.
Комиссия А.Д. Столыпина произвела инспекцию местных типографий и книжных складов, после чего подвергла пристрастной экспертизе значительное количество светских и религиозных изданий на польском и литовском языках. Попутно была расследована деятельность Виленского цензурного комитета: местным цензорам, в особенности П.В. Кукольнику, пришлось давать показания о книгах, пропущенных ими в печать еще в 1850-х годах, а теперь признанных «вредными» по их вкладу в «латино-польскую пропаганду» [773] . На основе выработанных комиссией предложений Кауфман издал в июне 1866 года циркуляр губернаторам о запрете на издание в Северо-Западном крае польскоязычной литературы, об уничтожении в типографиях польского шрифта и о немедленном изъятии из мелочной торговли польских букварей и календарей, «учебных и народных книг» и др. (исключение делалось для молитвенников) [774] .
773
Не вполне качественные публикации некоторых докладов комиссии см. в: Корнилов И.П. Русское дело в Северо-Западном крае. Материалы для истории Виленского учебного округа преимущественно в муравьевскую эпоху. Изд. 2-е. СПб., 1908. С. 463–471, 487–493. Подлинные материалы комиссии см.: LVIA. F. 378. PS. 1865. B. 442; материалы члена комиссии В.П. Кулина: РГИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 882.
774
Корнилов И.П. Русское дело. С. 496–499.
Обсуждение проблемы религиозной литературы послужило толчком для экскурса столыпинской комиссии в область католической религиозности как таковой. Антикатолический настрой членов комиссии уже в начале ее работы передает записка инспектора Виленского учебного округа В.П. Кулина от 22 октября 1865 года. Признавая, что «совершенно запретить продажу польских молитвенников… было бы неудобно, [ибо] такая мера имела бы вид религиозного преследования» (всего лишь «имела бы вид»!), Кулин заключал это рассуждение ободряющим прогнозом: «…все эти сделки с польщизною в латинстве могут быть только терпимы временно, пока положительная православно-русская деятельность не порешила еще с латинством окончательно…» [775] . Но так как полное торжество русского дела еще не наступило, католическую религиозную литературу надлежало держать под неусыпным контролем «специалистов», как выражался Кулин.
775
РГИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 882. Л. 49 об. – 50.
Вероятно, по причине многочисленности и разнородности находившихся в обращении польскоязычных молитвенников, комиссия на первых порах решила ограничиться критическим разбором не столь обширной литовской религиозной литературы. Как показала З. Медишаускене, местная цензура еще в 1850-х годах, при генерал-губернаторе И.Г. Бибикове, делала попытки «декатолицизации» литовских религиозных книг, изымая из них упоминания признанных в католицизме, но не православии догматов, празднеств, святых и т. д. [776] (Едва ли, впрочем, за этим стояла надежда обратить литовцев в православие.) Теперь аналогичная задача описывалась в терминах деполонизации и ставилась на более широкую основу. Комиссия выискивала в молитвах, песнопениях (кантычках), церковно-исторических сочинениях на литовском языке политические аллюзии, упоминания значительных событий из истории Речи Посполитой и Великого княжества Литовского, пассажи и отдельные фразы, обличающие, по оценке «специалистов», религиозную нетерпимость католиков. Попечитель Виленского учебного округа И.П. Корнилов еще в конце 1864 года, ознакомившись с первыми результатами работы по переводу на русский язык литовских молитв, делился возмущением со своим подчиненным Н.Н. Новиковым:
776
Medisauskiene Z. Censorship in Lithuania: A Tool of Russian Policy, 1831–1865 // Lithuanian Historical Studies. 2002. Vol. 7. Р. 43–66.
Надо всеми мерами искоренять вредные польско-католические книжонки: это хуже опиума и белены. Надо, чтобы народ [читал то], что не восстановляет явно против православия и русских. Католическая книжная пропаганда опасна; она держит народ в фанатизме и ослеплении. Прочтите-ка в переводимом… рожанчике (сборник песнопений, по-литовски Rozancius. – М.Д.), стр. 29, 30 и 31, 346. Надо из рожанчика выпустить всю кантычку о Казимире, патроне Польши и Литвы, особенно конец скверен, где говорится об утеснениях, о истреблении схизматиков. Это чисто фанатизующие воззвания, не в духе христианском. Стр. 29–31 об отпущении грехов – также нелепость, суеверие. …Нам непростительно поддерживать нелепости, хотя бы и папские [777] .
777
РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 711. Л. 86–86 об. (письмо от 12 декабря [1864 г.]).
К услугам комиссии Столыпина имелся эксперт, поднаторевший в выискивании «опиума и белены» в литовском молитвословии и гимнографии. Им был Антоний Петкевич (Антанас Пяткявичюс), литовец по происхождению, в прошлом католический священник. Перейдя в православие с сохранением сана, Петкевич еще в 1850-х привлекался Виленским цензурным комитетом для рассмотрения литовских изданий [778] и с тех пор накопил немало «компромата» на тельшевского епископа М. Волончевского (Валанчюса), который готовил сам или курировал все богослужебные, церковно-исторические и прочие религиозные книги на литовском. Петкевич снабдил комиссию подборкой наиболее крамольных, по его разумению, фрагментов в переводе на русский. Прежде всего это восхваления Святого Казимира [779] за чудесное избавление им «литовской земли» в годину, когда «тысячами из народа закованных пленников в рабство погнал швед и москаль». Петкевича возмущало как описание в этом песнопении зверств и кощунств «москалей», так и тема общности политической судьбы Польши и Великого княжества Литовского: «Святый Казимир с неба прибыл и в воздухе воинами был видим, / За ним следовавшие москаля покорили, плачущий народ из неволи освободили. / Пресвятая Дева, шведов устрашая, от Ченстохова в бегство их обратила. / Посрамленные оставили свободным наше государство» [780] . В текстах, вышедших из-под пера самого Волончевского, комиссия при помощи Петкевича искала политические аллюзии в тонкостях семантики. Так, в книге «Жемайтская епархия» («Zemaiciu vyskupyste») – одном из первых опытов литовского этноцентричного нарратива [781] – епископ изображал закрытие католических монастырей после восстания 1831 года как варварское истребление, что подчеркивалось выбором особенно сильного глагола. В эту же подборку были включены моления о наказании врагов католической церкви, включая канонически установленную молитву папы Пия IX об ограждении церкви от еретиков [782] .
778
О роли Петкевича в кампании по кириллизации литовской письменности см.: Subacius G. Development of the Cyrillic Orthography for Lithuanian in 1864–1904 // Lituanus. 2005. Vol. 51. № 2. Р. 39–41.
779
Сын короля Польши Казимира IV Ягеллончика, ревностный католик, умерший молодым и похороненный в Вильне в 1484 году. Канонизирован и объявлен патроном Великого княжества Литовского в начале XVII века. Виленские ревизоры католицизма считали культ королевича Казимира политическим вызовом российскому господству. См., напр.: А.Р. [Рачинский А.В.] О памяти в Вильне королевича польского Казимира // День. 1865. № 21. 22 мая. С. 488–491.
780
Корнилов И.П. Русское дело. С. 473. Из виленских деятелей, враждебных к католицизму, А.В. Рачинский особенно пылко ратовал за полный запрет культа католических святых, как-либо связанных с историческими преданиями о польско-литовском государстве. См.: А.Р. Из Вильна // День. 1864. № 17. 28 апреля. С. 12–13; А.Р. Из Вильны // День. 1865. № 22. 29 мая. С. 521–522.
781
Merkys V. Bishop Motiejus Valancius. Р. 74.
782
Корнилов И.П. Русское дело. С. 474–476; РГИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 882. Л. 3 об., 69 (черновики доклада Петкевича).