Русский романтизм

таксиса ночного пейзажа,—вот почему данная работа считает излишним при-

водить большее количество примеров.

1361

Оба сна следуют один за другим и помещены после вто-

рой, на взгляд рассказчика, таинственной встречи. С одной

стороны эти сны характеризуют его душевное состояние. Он

взволнован странной встречей, и сны ему снятся „странные" *).

С другой стороны, они входят в общую композицию рассказа.

По отношению к событиям, рассказанным в повести, оба сна

являются в одно и то же время резонаторами прошлого и

пророчествами о будущем. Первый сон связан исключительно

с темой страсти; второй — с темой тайны. Строение снов,

таким образом, повторяет строение повести, подтверждает

тематическую двухпланность рассказа.

Половина первого сна состоит из нитей, идущих к впеча-

тлениям от первой и, по преимуществу, от второй встречи. Во

сне красавица предстала „вся белая, с длинными белыми

крыльями". В окне Соррентского павильона тоже некогда

появилась „стройная женщина, вся в белом" (стр. 243), точно

так же, как и в Михайловском: „широкое белое платье облекало

и теперь ее члены" (стр. 245).

Мотив прощания во сне восходит к моменту прощания во

второй встрече, причем и во сне, и на яву звуки „Addio" про-

должительно звенят, все наполняя вокруг собою. 2) Во сне рас-

сказчик простирает к летящей красавице жадные руки; на яву

он полон жадного любопытства к ней.

Вторая половина сна предсказывает конец любовной

истории. Во сне красавица тает в золотых нитях солнца-паука;

в конце повести она хоронит свое умершее сердце. Та же кон-

струкция и во втором сне, связанная с темой таинственного.

Во сне перед рассказчиком ряд преград, не позволяющих ему

проникнуть туда, куда зовет его незнакомка; и в действитель-

ности— препятствия в лице всех тех, кто скрывает от него

незнакомку. Во сне Лукьяныч в образе Дон-Кихота, он непод-

купный; таким же предстанет он и на следующее утро, когда

откажется от предложенной ему серебряной монеты и получит

от рассказчика наименование „старого плута, Дон-Кихота Ламан-

ческого". Появление героини во сне пророчествует о третьей

встрече на маскараде. „Так вот он этот шут!" говорит она во

сне. А во время разговора на маскараде сам рассказчик чув-

ствовал, что быстро превращается в какого-то ухмыляющегося

дурачка (стр. 266). Э гу форму сна-резонатора и сна-пророчества

Тургенев ввел позднее в „Первую любовь" (стр 69), в „Нес-

частную" (стр. 269).

„Волнуемый такими беспорядочными, отрывчатыми мыслями, я за

снул поздно и видел странные сны" (стр. 247).

3) Иная форма сна в „Андрее Колосове" — сон отрезвляющий (стр. 31).

1361

Символика ^НЬ| в >> ^рех в с тРе ч а х " фантастические; в пер-

CHa вом — крылатая женщина превращается в облако,

тающее в золотых нитях солнца-паука, в образе

которого является незнакомец. Во втором сне Лукьяныч имеет

облик Дон-Кихота, ищущего свою Дульцинею. Фантастика

снов держится на символике; чтобы выяснить ее роль в рас-

сказе, надо вскрыть значение символов — путь для этого —

соответствующие аналогии в творчестве Тургенева.

Образ женщины-облака повторяется у Тургенева во сне

Аратова („Клара Милич"). И облако-женщина из „Трех встреч",

и облако-женщина из „Клары Милич", оба белые, оба улетают

от героев сна *).

Как для рассказчика „Трех встреч", так и для Аратова,

женщина-облако нечто недосягаемое, к чему они стремятся,

и что от них уходит.

Облако, как символ непостигаемой рассказчиком, усколь-

зающей от него любви — не нов вообще в литературе.

Во II части „Фауста" Гете, в III действии, телесное Елены

исчезает, а одежды ее, оставшиеся в руках Фауста, расплы-

ваются в облака, окружают Фауста, поднимают его и уносятся

вместе с ним. К. Аксаков на этом же образе строит свою

фантастическую повесть „Облако" 2). Девушка-облако исчезает

от любимого ею героя повести Лотара, как только он узнает

ее тайну и только облачком проносилась иногда перед ним.

Надо думать, что символика эта восходит к немецким роман-