Рюрикович 5

Кубки ударили о стол, соглашаясь со мной звонким стуком. Один раз. Другой. Третий.

— Кто-то ещё что хочет добавить? — спросил я, когда воцарилась тишина.

— Если говорить о справедливости, то… Царица умерла, — произнёс Вяземский. — Может быть, в связи с этим сделать несколько добрых дел, чтобы Елене Васильевне на том свете ещё прибавило килограммов на божеских весах?

Добрые дела… У меня в памяти промелькнул возглас Оболенского про то, что Владимир Старицкий невиновен. И ещё Вяземский сказал, что невинные могут пострадать. Ну что же, если делать добрые дела, то…

— Владимир Андреевич Старицкий всё ещё в темнице томится? — спросил я.

— Да, Ваше Величество, — проговорил Трубецкой. — Как князь Андрей… кхм… В общем, с той поры и жена князя Евдокия, и его сын в темнице томятся.

— Освободить обоих, — сказал я. — Они за деяния князя Андрея не должны отвечать. Он сам решил для себя судьбу, сам её и получил. Его жену отправить обратно в Старицу. Пусть отдыхает. Если нужна какая помощь врачебная или психологическая — оказать незамедлительно. Да, Владимира отмыть и привести в мой кабинет. Поговорю с ним, попрошу о матушке-царице молиться. На этом всё. Расходимся, друзья. Отдыхайте, нам будут нужно много сил для свершений.

* * *

Владимира доставили через три часа. Я в это время стоял возле окна и смотрел на багровый закат. Всё-таки хороши московские закаты — они словно намекают на прошлые года, когда зарево пожаров губило город раз за разом, а он вновь и вновь возрождался.

— Ваше Величество! — раздался стук в дверь. — По вашему приказанию прибыл Владимир Старицкий.

Двоюродный брат… его ввели худого, измождённого, бледного. Было видно, что над ним поработал парикмахер, привёл в порядок волосы, сбрил щетину. Вот только одежда была на размер больше. Если это его собственная, то Владимир здорово похудел.

— Здравствуйте, удельный князь старицкий, Владимир Андреевич, — сказал я и кивнул приведшим стрельцам. — Свободны, ребята.

Они поклонились и вышли за резные двери.

— Зачем вызвал, Иван Васильевич? — спросил невнятно Владимир. — Поглумиться или что?

— Свободу хочу дать, вернуть ваши наделы, вернуть прежние регалии, а также всё, что причитается особе царской крови.

Владимир замер. Его пальцы, до этого бесцельно теребившие край рукава, вдруг сжались в кулаки. Глаза, потухшие за долгие месяцы заточения, вспыхнули — то ли надеждой, то ли недоверием.

— Зачем? — выдохнул он. — Чтобы снова заманить в ловушку? Чтобы через месяц найти новую причину для опалы?

Я медленно подошёл к нему, так близко, что увидел, как дрожит его нижняя губа. Вздохнул и положил руку на плечо:

— Может быть, потому что вы — последний, кто помнит, каким был я до всего этого…

Владимир опустил глаза.

Я посмотрел на него и вновь отошел к окну. За стеклом ветер подхватил багровые стяги заката, размазал их по небу, как кровь по разбитой броне танка. Молчание затягивалось.

— Отец ваш предал меня. Предал всех своих людей и передал их души в лапы Бездны. Он виноват в этом и понёс заслуженную кару. Вы — нет. И я помню, как мы с вами в детстве на этом самом полу в шашки играли, пока мой отец с вашим о делах государственных совещались.

Владимир отвернулся, но я видел — его горло сжалось. Он мазнул рукой по глазам.

— Возьмите свои земли. Живите в Старице. Женитесь, рожайте детей. Но у меня будет одна просьба — помолитесь о недавно усопшей Елене Васильевне. Простите её всем сердцем, ведь она не виновата в том, что с вами произошло. Она просто не могла иначе… И вы…

Я не договорил. Не нужно.

Он кивнул. Один раз. Твёрдо.

— А ты изменился. Очень изменился… — он вдруг поднял на меня взгляд, — ты всё ещё тот мальчишка, который подкладывал мне подушку конфеты, если я проигрывал?

— Нет. Но иногда мне хочется им быть. Иногда хочется действовать не кнутом, а пряником, но жизнь ведёт свою игру. И не всегда она добра к проигравшим.

— Будешь жалиться, Ваше Величество? Чтобы я пожалел о твоей суровой царской доле?

Я резко повернулся к нему, и в глазах моих, должно быть, мелькнуло что-то такое, от чего Владимир невольно отступил на шаг.

— Жалеть? — я засмеялся, но смех вышел горьким, как полынь. — Нет, брат. Я предлагаю тебе кое-что иное.

С этими словами я вытащил из шкафа царский кафтан и шапку Мономаха — тяжелые регалии, пропитанные потом и кровью поколений.

— Надень.

Владимир замер, глаза его расширились.

— Ты… шутишь?

— Нисколько! — я протянул ему регалии. — Хочешь понять, почему я «изменился»? Посидите на троне. Хотя бы час. Подержите эту тяжесть на голове — тогда, может быть, и поймёте, почему пряником здесь не пахнет

Он колебался, но любопытство — или что-то ещё — пересилило. Медленно, будто боясь обжечься, Владимир взял шапку.

— Боже… — прошептал он, ощущая вес золота. — Как ты носишь это каждый день?

Я не ответил. Потом поманил за собой. Мы вышли в пустой зал для приёмов, и я просто указал на трон.

Когда он сел, лицо его вдруг исказилось — то ли от внезапного понимания, то ли от того, что в этот миг через него прошла тень всех тех, кто сидел здесь до него.

— Ну? — я скрестил руки на груди. — Как ощущения, «государь»?

Владимир провёл ладонью по резным узорам на подлокотниках. Он сидел прямо, будто кол проглотил. Оно и понятно — шапка около килограмма весит и ему, только утром бывшему узнику, было трудновато держать даже этот вес.

— Это… — голос его сорвался. — Это как сидеть на вершине горы, когда все остальные внизу, но при этом знать, что первый же порыв ветра может сбросить тебя в пропасть.

Я кивнул.

— Теперь ты понимаешь… Когда тут бояре собираются, то такие ураганы проходят, что того и гляди — сбросят не то что в пропасть, а в саму Марианскую впадину зашвырнут!

А Владимир тем временем снял шапку, будто она вдруг раскалилась докрасна, и протянул её мне. Рука его дрожала.

— Возьми назад. Я… я не хочу больше. Я не знаю, зачем мой отец захотел на это место. Не понимаю — что тут хорошего… Я принимаю твою… принимаю вашу доброту с превеликой благодарностью, но я не хочу сидеть тут. Не хочу…

Я принял регалии, чувствуя, как знакомый вес ложится мне в руки — мой груз, моя ноша, моя судьба.

Улыбнулся Владимиру и протянул ему руку, чтобы помочь встать. В этот момент из груди Владимира вырвался острый клинок…