Самый опасный человек Японии

Мы с моим мужем на уроках французского языка изучили несколько биографий Александра Дюма-отца. Казалось бы, один из самых плодовитых писателей своего времени, сопоставимый только с самим Кёкутэем Бакином. Дюма уделял литературе несколько часов каждый день. Но ни в одной биографии нам не узнать, писал ли он лично или диктовал свои величественные романы? Как были организованы его отношения с авторами вроде скандалиста Маке? Дюма переделывал ими написанное или, напротив, использовал их как секретарей и референтов, отправляя в библиотеки и архивы за новыми материалами? Как был организован его день?

А какие требования к его рукописям предъявляли издатели? Был ли размер у романов определён договором или Дюма имел возможность продолжать повествование так долго, как его душеньке угодно? Насколько подробно планировал он свои романы? И следовал ли этому плану в процессе работы? А может быть, напротив, план был, но только для издателя. Если из контекста романа следовало, что герои должны свернуть куда-то или назавтра скрывались какие-то подробности, как охотно Дюма пускал их в текст?

Ничего этого вы не найдёте в самых подробных его биографиях или даже в письмах его современников. Зато там будут очень подробно перечислены все его семейные неурядицы, а также фамилии и забытых актрис, с которыми у него, может быть, был роман.

С музыкой уже сложнее. Я слышала, у европейцев есть специальный термин для музыки, источник которой скрыт от зрителя, как если бы просто играл граммофон. Судя по тому, что для этого есть специальный термин, даже извращённый европейский ум не желает признавать такую музыку полноценной. Он хочет видеть живого музыканта, который производит музыку прямо для нас и в данный момент. Как повар в закусочной готовит нам лапшу по индивидуальному заказу.

И пусть даже сейчас уже выпускают граммофонные пластинки, музыка всё равно имеет репутацию искусства, которое пропадает, как только человек отставляет инструмент в сторону.

18. Уроки соблазна от гейши эпохи Сёва

— Теперь рассмотрим искусство соблазна? — продолжала гейша. — Возможно, вам знакомы некоторые авторы, которые писали по этой теме. Например, есть известная книга Ихары Сайкаку о любовных похождениях одинокого мужчины. Она весьма занимательна, но страдает тем недостатком, что, очевидно, практически все записанные в ней истории либо вымышленные, либо, как минимум, приукрашены. Это чувство не оставляет нас при чтении почти всех рассказов этого, безусловно, незаурядного автора. По обычаю своего времени он передаёт вроде бы реальные истории, но в таких подробностях, которые можно знать, только если сам там был и всё увидел. А как человек мог быть на месте действия, все участники которого заведомо умерли? Так что даже если он не сочиняет, очевидно, что это — домыслы. А что об этом думаете вы?

— Я думаю, что великий писатель всё-таки знал жизнь, — заметил потомок барона, — и даже там, где домысливал, вставлял правдоподобные объяснения. Поэтому его истории настолько правдивы. Пусть даже всё было и не так.

— Ты говоришь верно. Но я советую заглянуть всё-таки поглубже. Кто готов нырнуть?

Кимитакэ решился.

— Я полагаю, что тут мы рискуем допустить серьёзную ошибку, — заговорил он. — Нам кажется, что писатель стремится передать жизнь. Ну а что, если Сайкаку был настолько велик, что пытался передать саму суть жизни, очищенную от случайностей. Никто из европейцев не разговаривает в рифму. Никто из японцев не отмеряет количество слогов в предложении так, чтобы получилось хайку. Но именно своей необычностью поэзия и запоминается. Она говорит точнее, чему мы могли бы сказать прозой. Тут — то же самое. В жизни очень много случайного. Очень много нелепых обстоятельств. В ней нет сюжета, глав, кульминации. Люди противоречивы. Они действуют по обстоятельствам и нередко даже против собственного характера. В жизни ни у кого нет плана или амплуа. Даже актёры театра кабуки, которые считают неприличным выходить из роли, непохожи в жизни, я уверен, на себя, какими они предстают на сцене. Поэтому писатель додумывает. Не как оно бывает в жизни. Он додумывает, как люди представляют себе что-то в жизни. Как искусный музыкант, он играет что-то привычное, чтобы публика узнала знакомую мелодию, но иногда немножко изменяет её, начинает обыгрывать. И публика пробуждается от дрёмы. Ей становится интересно, что же произойдёт дальше?

— Ты правильно говоришь! Похоже, ты не зря читал те книги, которые называешь. Тот редкий случай, когда высокая литература пошла человеку на пользу. Действительно, Ихара Сайкаку стремится показать не просто жизнь, а самое драматичное в ней. Самое яркое, самое поучительное из возможных вариантов развития событий — вот о чём мы читаем на его страницах. Например, в той книге, которую мы упоминали, все попытки главного героя ухаживать за женщинами неизменно заканчиваются успехом. В жизни, само собой, всё далеко не так. То же самое можно сказать про известные любому европейцу мемуары Джакомо Казановы. На их страницах уделено немало внимания и мукам несчастной любви, и невероятным приключениям автора, и даже рассуждениями о знаменитой в то время книге Гельвеция «Об уме». Историки, однако, весьма сомневаются во многих эпизодах, которые в этих мемуарах описаны. Например, считается, что весь рассказ о путешествии в Стамбул был чистейшей выдумкой. Что же касается любовных побед — как правило, Казанова одерживал их над скучающими перезрелыми дамами из высшего общества. Ну и не надо, я думаю, пояснять, что о большинстве этих побед мы тоже знаем исключительно из его мемуаров — мемуаров человека, который обожал присочинить.

— Я думаю, американцы уже сделали какой-нибудь курс по соблазнению на основе этих мемуаров, — заметил осмелевший потомок барона. — Американцы по любому вопросу, даже если они в этом ничего не понимают, всё равно сделают курс. И смогут его продать, можете быть уверены! Я хорошо изучил американцев.

— У европейцев такой курс действительно есть, — с улыбкой заметила гейша, — немцы преподают его в секретной школе вроде вашей. Там всё очень серьёзно: разговоры по методу и подробный список случаев, которые ведут к соблазну. Курс, к сожалению, ни на что не годится. В нашей школе мы постараемся это исправить. И нет, — она взмахнула веером, — практических занятий я с вами проводить не буду. Я хочу, чтобы вы усвоили суть, а не забивали голову схемами, которые в самый решительный момент, разумеется, попросту вылетят у вас из головы.

Кимитакэ буквально кожей ощутил, как страстно прислушивался класс к этой лекции, какая напряжённая тишина воцарилась в комнате. Оно и понятно: это была тема, которая волнует всех.

— Как ни странно, глубже всех из японцев проник в эту проблему адмирал Ямамото, — заговорила женщина. — К сожалению, вы не служите под его началом, поэтому я перескажу вкратце его наставление, которое он давал морякам своего флота.

Адмирал Ямамото просил обратить внимание на то, что мы очень многое можем сказать о военной мощи государства по тому, как рядовой состав обращается с женщинами.

Вот какой пример приводит. Заходит японский корабль в чью-то гавань. И сходит наш моряк, воспитанный нашей посконной рисоводческой деревней в традиционно непролазных чащобах где-нибудь посерёдке острова Сикоку, на берег, имея очевидное желание тоже зайти в чью-нибудь доступную гавань.

И вот он швартуется на берегу возле самой цветастой, по его мнению, дамочки и говорит, как умеет, по-французски: «А можно вот с вами, господиночка, того этого?»

Женщина, конечно же, может быть, и не против. Кто знает, может, она этим на жизнь себе зарабатывает?

Проблема в том, что ни одна женщина, даже самая законченная потаскуха, на предложение, скорее всего, не согласится. Как ни верти, честь остаётся кое-чем дорогим, даже когда ты её потеряла. Поговори с любой подобной дамой. И быстро узнаешь, что у неё просто жизнь тяжёлая. Не на рыбный же завод идти работать по двенадцать часов в день с разрешением один раз сходить в туалет и два раза покурить в форточку. А потаскухи — это вот они.

Вот и получает наш моряк не желаемое, а по лицу. И ещё потом жалуются на природную застенчивость. Американец бы такую в два счёта добился и получил бы своё прямо на волнорезе.

Но ведь американцы ведут себя совершенно не так. У них тоже ребята простые. Но от жизни в больших городах усвоили, что доступных женщин тоже надо добиваться.

Подойдёт он такой вежливый и спрашивает: «Я вижу, вы хорошо знаете местные обычаи. Не подскажете, где здесь по вечерам происходят всякие танцы и развлечения? Мы всей командой хотели бы там поразвлечься. И даже ежели место имеет дурную репутацию и туда, может, даже продажные девицы заглядывают, так это не большая проблема. Почему бы им не потанцевать после тяжёлого рабочего дня? И даже если там криминал имеется — мы ребята крепкие, драки не боимся». Так шаг за шагом американцы добиваются своего. Может быть, с этой женщиной и не получится. Может быть, она вовсе по лицу даст. Но в любом случае по городу пойдёт слух, и когда вечером они появятся в том самом месте, девиц хватит на всех и они даже что-то по-английски понимать будут.