Сара Фогбрайт в академии иллюзий

— Я буду жаловаться! — заявила она. — Вы вечно дымите, и он вас так мерзко воняет! Вы то и дело бросаете студенток одних, чтобы потакать своим порокам. Какой пример вы им подаёте?

Госпожа Нунн угрожающе надвинулась на неё, привстав на носки и выпятив губу с прилипшей к ней папиросой.

— А чё не так? — спросила она. — Чё те не нравится, вобла сушёная? Мои студентки преотлично усваивают матерьял!

— Да всё не нравится! — взвизгнула миссис Зилч. — Папиросы курит только отребье, а преподавателям и вовсе запрещено иметь дурные привычки!

Госпожа Нунн тут же выдернула папиросу изо рта, на миг прикрыла её ладонью, и папироса превратилась в цветок. Миссис Зилч ахнула.

— И чё теперь? — спросила госпожа Нунн. — Какая такая папироса? Ничё не знаю. Ты просто мне завидуешь, Петронилла, прям-таки помираешь от зависти, ведь сама-то никогда не была сильна в иллюзиях!

Она сунула цветок в зубы, затянулась и выдохнула удивительно едкий и густой дым. Он скрыл её целиком, с головы до ног. На крыльце стало туманно, и все мы замахали руками и закашлялись, а когда дым развеялся, госпожи Нунн уже не было здесь.

— Я этого так не оставлю, — заявила миссис Зилч, потрясая кулаком. — Я буду жаловаться!

Я закусила губу, чтобы скрыть улыбку, и поспешила прочь. Ох, но папиросный дым и впрямь ужасно вонял! Должно быть, я вся им пропахла, и мне совсем, совсем не хотелось, чтобы Кристиан учуял этот запах.

Его ещё не было в библиотеке. А может быть, он уже заходил и ушёл? Я решила проверить, нет ли записки в «Проблемах методологии». Вытащила книгу, потрясла…

Оттуда выпал лист!

Это был портрет — безусловно, мой. То же лицо, которое я наблюдала в зеркале каждый день, но такое красивое! Я даже не могла сказать, что изменилось. Может, выражение глаз стало другим?

Неужели Кристиан видел меня такой? На миг я бережно прижала рисунок к сердцу, а потом поглядела опять, растроганная до слёз. Прежде я не получала таких подарков, и разве этот портрет не говорил о чувствах лучше всяких слов?

Тут передо мной возникла тёмная тень. Я подняла глаза, ожидая увидеть Кристиана, но это была Шарлотта.

— Не вздумай никому рассказать, — процедила она. — Ты понимаешь, о чём я.

Она расставила руки, упираясь ладонями в полки слева и справа. Я попятилась, но за спиной был тупик. Шарлотта тоже сделала шаг вперёд.

— Ведь ты ещё никому не сказала? — спросила она, уставившись на меня немигающими птичьими глазами без ресниц.

Я помотала головой.

— Умница, вот и молчи, тебе всё равно никто не поверит. И нечего расспрашивать и вынюхивать, это не твоё дело, ясно? Продолжишь копать, пожалеешь. До конца своих дней будешь жалеть. Ты всё поняла?

Я закивала.

Шарлотта исчезла так же быстро, как появилась. Моё сердце колотилось от страха, а руки тряслись. Я едва сумела поставить на место «Проблемы методологии», а затем попыталась вложить портрет в тетрадь, но нечаянно выронила.

Лист закружился, падая рисунком вниз, и тут я заметила, что на обороте что-то написано. Вот растяпа! Я могла это пропустить.

«Под лестницей».

Должно быть, Кристиан ждал под лестницей, там, где она сворачивала в подвал, к служебным помещениям. Давно ли он сидел там, в темноте? Как же я сейчас хотела, чтобы он меня обнял, чтобы сказал, что мне делать с Шарлоттой! К кому ещё я могла обратиться, кроме него?

Я поспешила вниз.

Прямо напротив лестницы на подоконнике сидели юноши, четверо. Заметив меня, они переглянулись, подталкивая друг друга локтями и ухмыляясь. Застыв на ступенях, я смерила их взглядом.

Что же, спускаться дальше у них на виду? Идти в темноту, одной, туда, куда у студентов вообще-то нет причин ходить? При этих свидетелях, которые неизвестно на что способны?

— Идём, а то мы пугаем прекрасную мисс, — сказал один из юношей, сполз с подоконника и отвесил мне насмешливый поклон.

Остальные тоже спрыгнули и, оглядываясь на меня, неспешно побрели к выходу. Я подождала, пока они не скроются из виду, а потом осмотрелась и, убедившись, что вокруг никого нет, торопливо сбежала по ступеням во тьму, держась за перила.

— Кристиан! — позвала я негромко, но мне никто не ответил.

Как темно, как тихо было вокруг! Казалось, что-то неприветливо глядит из черноты, что-то подбирается, подползает со всех сторон. Я закрыла глаза, и ничего, совсем ничего не изменилось.

Больше всего мне хотелось кинуться прочь, но я сдержалась. Сложив ладони чашечкой у груди, я из последних сил призвала голубой огонёк, чтобы развеять мрак.

Но едва сияние разгорелось, кто-то накрыл мои ладони своими, и вновь стало темно.

Глава 7. Сладкие мечты о будущем

Я невольно вскрикнула от испуга.

— Ш-ш-ш! — прошипел кто-то, сжимая мои руки. — Услышат!

Голос казался знакомым.

— Кристиан? — с упрёком спросила я. — Отчего ты прежде молчал?

— Не успел отозваться. Тебе обязательно было разжигать свою искру?

— Я ничего не видела, и ты молчал, а я боюсь темноты!

— Неужели? А может, хотела напомнить, что ты лучше меня, ведь ты одарена, а я нет. И как, интересно, Первотворец решает, кто получит искру? Как он выбирает, кого одарить?

Его голос дрожал, и в нём звучал злой смех. Кристиан так сильно, так больно сжимал мои ладони!

— Что ты, я бы никогда… — поторопилась ответить я. — Я никогда не поступила бы так нарочно, я не хотела тебя обидеть! Дар — это ведь ещё не всё. Куда важнее быть хорошим человеком, а я уверена, ты хороший человек, Кристиан. И потом, у тебя иной дар! Я видела, как ты рисуешь…

— Я рисую, — пробормотал он, притягивая меня к себе, и уткнулся лицом в мои волосы, но тут же отстранился и воскликнул: — Фу, чем от тебя несёт?

Моё сердце так и упало.

— Ох, должно быть, табаком! — ответила я смущённо.

— Табаком? Ты что, куришь?

— Нет, что ты! Это всё наша преподавательница, госпожа Нунн. Должно быть, я пропахла её дымом.

— Где же справедливость? — неясно у кого спросил Кристиан. — Даже эти подгорные коротышки, эти недоделки, даже они обладают даром, но не я! Только не я, нет!

В его голосе звучала боль. О, как бы я хотела её исцелить!

Я знала людей, обладающих даром, и знала таких, как Оливер, папин помощник. Им не досталось искры, но они как будто не огорчались и были вполне довольны жизнью. Я вовсе не знала тех, кто огорчался, и лишь теперь поняла, что обладаю чем-то таким, чему можно завидовать.