Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы

Скорбит рязанская земля,

Седея просом и гречихой,

Что, перелесицы трепля,

Парит есенинское лихо.

Оно, как стая воронят

С нечистым граем, с жадным зобом,

И опадает песни сад

Над материнским строгим гробом.

В гробу пречистые персты,

Лапотцы с посохом железным, —

Имажинистские цветы

Претят очам многоболезным.

Словесный брат, внемли, внемли

Стихам — берестяным оленям:

Олбнецкие журавли

Христосуются с «Голубенем».

«Трерядница» и «Песнослов» —

Садко с зеленой водяницей!

Не счесть певучих жемчугов

На нашем детище — странице.

Супруги мы... В живых веках

Заколосится наше семя,

И вспомнит нас младое племя

На песнотворческих пирах!

Март—апрель 1921

423

Николаю Ильичу Архипову

Портретом ли сказать любовь,

Мой кровный, неисповедимый!..

Уж зарумянилась морковь,

В рассоле нежатся налимы,

С бараньих почек сладкий жир,

Как суслик, прыскает свечою,

И вдовий коротает пир

Комар за рамою двойною.

Салазкам снится, что зима

Спрядает заячью порошу...

Глядь, под окном свалила тьма

Лохмотьев траурную ношу!

Там шепелявит коленкор

Подслеповатому глазету:

«Какой великопостный сор

Поэт рассыпал по портрету!

Как восковина строк горька,

Горбаты буквы-побирушки!..»

О, только б милая рука

Легла на смертные подушки!

О, только б обручить любовь

Созвучьям — опьяненным пчелам,

Когда кровавится морковь,

И кадки плачутся рассолом!

8 апреля 1921

424

Умирают звезды и песни,

Но смерть не полнит сумы...

Самоцветный лебедь Воскресни

Гнездится в недрах тюрьмы.

Он, сосцов девичьих алее,

Ловит рыбок — чмоки часов...

Нож убийцы и цепи злодея

Знают много воскресных слов.

И на исповеди, перед казнью,

Улей-сердце выводит пчел,

Над смертельной слезой, над боязнью

Поцелуйный реет орел.

Оборвутся часов капели,

Как луга, омыв каземат,

Семисвечником на постели

Осенит убийцу закат.

И с седьмого певчего неба

Многовзорный скатился Глаз,

Чтобы душу черней Эреба

Спеленать в лазурный атлас.

А за ним Очиститель сходит

С пламенеющею метлой,

Сор метет и пятна выводит,

Хлопоча, как мать, над душой.

И когда улыбка дитяти

Расплещет губ черноту,

Смерть-стрелок в бедуинском плате

Роковую ставит мету.

425

Меня хоронят, хоронят

Построчная тля, жуки

Навозные проворонят

Ледоход словесной реки!

Проглазеют моржа златого

В половодном разливе строк,

Где ловец — мужицкое слово

За добычей стремит челнок!

Погребают меня так рано

Тридцатилетним бородачом,

Засыпают книжным гуано

И брюсовским сюртуком.

Сгинь, поджарый! Моя одёжа —

Пестрядь нив и ржаной атлас.

Разорвалась тучами рожа,

Что пасла, как отары, нас.

Я — из ста миллионов первый

Гуртовщик златорогих слов,

Похоронят меня не стервы,

А лопаты глухих веков!

Нестерпим панихидный запах...

Мозг бодает изгородь лба...

На бревенчатых тяжких лапах

Восплясала моя изба.

Осетром ныряет в оконцах

Краснобрюхий лесной закат, —

То к серпу на солнечных донцах

Пожаловал молот-брат.

И зажглись словесные клады

По запечным дебрям и мхам...

Стихотворные водопады

Претят бумажным жукам.

Не с того ль из книжных улусов

Тянет прелью и кизяком?

«Песнослову» грозится Брюсов

Изнасилованным пером.

Но ядрён мой рай и чудесен —

В чаще солнца рассветный гусь,

И бадьею омуты песен

Расплескала поморка-Русь!

Апрель-ноябрь 1921

426

Григорий Новых цветистей Бессалько,

В нем глубь Байкала, смётка бобров.

От газетной ваксы и талька

Смертельно выводку слов.