Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы

Я взгляну могильной березкой

На безбрежье песенных нив,

Благовонной зеленой слезкой

Безымянный прах окропив.

1920

394

Миновав житейские версты,

Умереть, как золе в печурке,

Без малинового погоста,

Без сказки о котике Мурке,

Без бабушки за добрым самоваром,

Когда трепыхает ангелок-лампадка...

Подружиться с яростным паром

Человечеству не загадка:

Пржевальский в желтом Памире

Видел рельсы — прах тысячелетий...

Грянет час, и к мужицкой лире

Припадут пролетарские дети,

Упьются озимью, солодягой,

Подлавочной ласковой сонатой!..

Уж загрезил пасмурный Чикаго

О коньке над пудожскою хатой,

О сладостном соловецком чине

С подблюдными славами, хвалами...

Над Багдадом по моей кончине

Заширяют ангелы крылами.

И помянут пляскою дервиши

Сердце-розу, смятую в Нарыме,

А старуха-критика запишет

В поминанье горестное имя.

1920

395

Свет неприкосновенный, свет неприступный

Опочил на родной земле...

Уродился ячмень звездистый и крупный,

Румяный картофель пляшет в котле.

Облизан горшок белокурым Васяткой,

В нем прыгает белка — лесной солнопёк,

И пленники — грызь, маета с лихорадкой

Завязаны в бабкин заклятый платок.

Не кашляет хворь на счастливых задворках,

Пуста караулка, и умер затвор.

Чтоб сумерки выткать, в алмазных оборках

Уселась заря на пуховый бугор.

Покинула гроб долгожданная мама,

В улыбке — предвечность, напевы — в перстах...

Треух — у тунгуса, у бура — панама,

Но брезжит одно в просветленных зрачках:

Повыковать плуг — сошники Гималаи,

Чтоб чрево земное до ада вспахать,

Леха за Олбнцем, оглобли в Китае,

То свет неприступный — бессмертья печать.

Васятку в луче с духовидицей-печкой

Я ведаю, минет карающий плуг,

Чтоб взрбстил не меч с сарацинской насечкой —

Удобренный ранами песенный луг.

396

Домик Петра Великого,

Бревна в лапу, косяки аршинные,

Логовище барса дикого,

Где тлеют кости безвинные!

Сапоги — шлюзы амстердамские,

С запахом ила, корабельного якоря,

Пакля в углах — седины боярские,

Думы столетий без песен и бахаря.

Правнуки барсовы стали котятами,

Топит их в луже мальчонко-история...

Глядь, над сивушными, гиблыми хатами

Блещет копье грозового Егория!

Домик петровский — не песня Есенина,

В нем ни кота, ни базара лещужного,

Кружка голландская пивом не вспенена —

Ала душа без похмелья недужного!

Песня родимая — буря знаменная,

Плач за курганами, Разин с персидкою...

Индия-Русь — глубина пододонная

Стала коралловой красною ниткою.

Выловлен жемчуг, златницы татарские,

Пестун бурунный — добыча гербария,

Стих обмелел... Сапоги амстердамские

Вновь попирают земли полушария.

Барсова пасть и кутья на могилушке,

Кто породнил вас, турбина с Егорием?

Видно, недаром блаженной Аринушке

Снилися маки с плакучим цикорием!

397

Поле, усеянное костями,

Черепами с беззубою зевотой,

И над ними — гремящий маховиками,

Безымянный и безликий кто-то.

Кружусь вороном над страшным полем,

Узнаю чужих и милых скелеты,

И в железных тучах демонов с дрекольем,

Провожающих в тартар серные кареты.

Вот шестерня битюгов крылатых,

Запряженных в кузов, где Лады и сказки.

Господи, ужели и в рязанских хатах

Променяли на манишку ржаные Дамаски,

И нет Ярославны поплакать зегзицей,

Прекрасной Евпраксии низринуться с чадом?!.

Я — ворон, кружусь над великой гробницей,

Где челюсть ослиная с розою рядом.

Мой грай почитают за песни народа,—

Он был в миллионах годин и столетий...

На камне могильном старуха-свобода

Из саванов вяжет кромешные сети.

Над мертвою степью безликое что-то

Роило безумие, тьму, пустоту...

Глядь, в черепе утлом — осиные соты,

И кости ветвятся, как верба в цвету!

Светила слезятся запястьем перловым,

Ручей норовит облобзаться с лозой,

И Бог зеленеет побегом ветловым

Под новою твердью, над красной землей!