Серебряная тоска

Я натянул полотенце и... не ударил. Русланчикова попа смотрелась так беззащитно, так по-детски, что даже в шутку не хотелось по ней бить. Я несильно шлёпнул по ней ладонью и положил руку Русланчику на плечо.

– Ну, чего ты, мяфа.

– Так не будешь бить?

– Не буду.

– Почему?

– А мне тебя жалко.

– Ты это брось.

– Не брошу. Маленьких обижать нехорошо.

– Зато легко.

Мы не выдержали и расхохотались.

– Бедный ты бедный!
– Русланчик потёрся своей небритой щекой о мою. Мамка тебя сегодня наругает. Ещё и ремнём выпорет.

– Ай!
– автоматически воскликнул я.

– Авось, не выпорет.

– Выпорет, выпорет. Я Анну Борисовну знаю. И поделом.

– Что значит - поделом?
– возмутился я, отстраняя Руслана.

– Да ведь вас, Матушинский, драть надо. Уроков не учите, мышей не ловите.

– Что я вам, кот?

– Будь вы кот, никто б не требовал, чтобы вы учили уроки.

– А мыслимо ли требовать от пионэров, чтоб они ловили мышей?

– Конечно. А на субботниках?

– Русланчик, иди на хер.

– А я уже там, только ножки свесил.

– Ладно, давай лучше оденемся.

– Зачем? Мне больше нравиться голеньким бегать. Голый человек на голой земле.

Дидро-Руссо, Москва-Петушки, пятнадцать-ноль, авантаж Эдберг.

– Совсем крыша поехала, да?

– Ага, - обрадованно признался Русланчик.
– С кем поведёшься, от того ума и наберёшься. Давай будем двумя психами?

– Что значит - давай будем? А мы кто?

– Полтора психа. Ты - полный, а я - наполовину.

– Поворачивайся, - сурово молвил я, потянувшись к отброшенному полотенцу.

– Всё же, будешь бить да?
– затрясся Руслан.

– Ты не оставляешь мне выбора. Грубишь, не желаешь одеваться. Счас расплатишься за свою наготу.

– А сам-то, сам-то? Ты тоже голый.

– Опять грубишь. Поворачивайся.

Русланчик неожиданно схватил полотенце перед моим носом и повернулся.

– Ну, тиранствуй, деспот, - обречённо сказал он.

– Отдай полотенце. А то как же мне тиранствовать.

– Гнети. Самодурствуй. Лей расплавленный свинец в глотку свободной мысли.

– А полотенце дашь, юродивый?

– Руби головы, поднятые вверх. Выкалывай глаза, обращённые к свету.

– Слушай, Русланчик...

– Пляши на трупах.

Я пустился в пляс. Русланчик сначала удивлённо смотрел на меня, а потом принялся отплясывать со мной напару.

– Давай хоть музыку включим, - предложил я.
– Там, радио...

– А вдруг по радио про сельское хозяйство?

– Спляшем под сельское хрзяйство.

Мы включили радио. Передавали бессмертный "Rock Around the Clock". И под его звуки в маленькой квартирке посреди большого города два голых влюблённых психа, в счастьи своём не стесняющиеся целого мира, самозабвенно отплясывали самую фантастическую джигу всех времён и народов.

Я обессиленно рухнул на диван, выключая музыку.

– Давай ещё потанцуем, - попросил Руслан.

– К маме надо, - с сожалением произнёс я.
– Слышь, Русланчик, у тебе ремень есть?

– Для чего тебе?
– с подозрением спросил Руслан, оглаживая попу.

– Мама просила привезти. Наверное, пороть меня хочет.

– Для такой цели найдётся.

– Дашь?

– Пока не оденусь - не надейся. Знаем мы вас, Матушинских.

– И что же вы о нас знаете?

– Разбойный вы люд. А вы, Игорь Васильевич, вообше поэт с большой дороги.

Русланчик быстро оделся, порылся в шкафу и протянул мне коричневый ремешок с серебристой пряжкой.

– Советую и вам одеться, сударь. Негоже являться к матушке в таком неглиже.

Мама моя жила в пяти трамвайных остановках от нашей с Русланом квартиры. Бывал я у неё редко, а хотел бы бывать ещё реже, поскольку наши разговоры ничем хорошим не кончались. Маме было пятьдесят три года, из которых она тридцать лет проработала преподавателем химии ( к счастью, не в моей школе). Она была женщиной каменной воли с раз и навсегда устоявшимися понятиями о том, как надо и как не надо. Единственной её слабинкой был я, единственное же чадо, которое никак не желало вписываться в переодическую таблицу элементов её кумира Менделеева. Я вёл себя легкомысленней всех неинертных газов вместе взятых, менял удельный вес, как перчатки, и вступал во всевозможные реакции с самой неожиданной валентностью.

С моим отцом мама развелась, как только я окончил школу - до той поры не хотела травмировать детскую душу, которой необходимо получить аттестат зрелости. Мама не могла переносить беспринципную мягкотелость отца, а папа чересчур устал от несгибаемого комильфотства матери. Он переехал от нас в комнатёнку в общежитии, которую предоставил ему родной завод, и зажил без особого, возможно, счастья, но с облегчением. Раза три-четыре в год мама, движимая чувством долга, являлась к нему в общагу, наводила порядок, коротко и строго бранила, а папа сидел на кровати, точно пёс, поджав хвост, и лишь глазами молил, чтоб она поскорее ушла.

Во второй раз замуж мама не вышла - это шло вразрез с её понятиями "comme il faut". Квартира её, строгая и опрятная, с мебелью в стиле 50-х годов, с чашечками в буфете, с всегда выстиранными скатёрками и занавесками, навевала на меня тоску зубоврачебного кабинета. Портреты Менделеева ( которого я в детстве принимал за Карла Маркса ) на стене и генералиссимуса на книжной полке олегкомысливались увеличенным снимком улыбающейся хари вашего покорного слуги в возрасте шести лет. По словам мамы то был последний год, когда я ещё оставался "милым, отзывчивым мальчиком". Гнетущее впечатление от комнаты несколько скрасилось бы наличием книг, не будь среди них столько справочников по химии.

Мама сумела внушить мне стойкое отвращение к этому предмету.

Я позвонил в дверь. Мама открыла сразу же, точно ждала меня в прихожей. Ноги в расшарканых тапочках, коричневые чулки, строгое тёмно-серое платье, седые волосы уложены в качанчик на макушке.

– Здравствуй, мама.
– Я наклонился, чтобы поцеловать её. Она не отстранилась, но и на поцелуй мой не ответила.

– Проходи, Игорь.
– Она чуть посторонилась.
– Ты опоздал на пятнадцать минут.

– Трамвая долго не было, мам, - оправдался я.
– Ты же знаешь, как они ходят.

– Это потому, что всем теперь управляют такие же безалаберные люди, как ты.

Вот оно, типичное начало разговора. Я уже предвкушал пару приятнейших часов.

– Снимай обувь, надевай тапочки и пойдём в комнату.

Я послушно переобулся и проследовал за мамой в комнату.

– Мам, а я ремень принёс, - похвастался я.

– Какой ремень?

– Ну, ты ж просила, чтоб я захватил. Только отдашь потом, я его у Русланчика одолжил.

– Игорь.
– Мама устало покачала головой.
– Когда ты повзрослеешь?