Шаман-гора

Мне вдруг подумалось, уж не одно и то же это место — крепость Ачан и нанайское стойбище, которое и в мои дни называется Очан? Если это так, то выходит, что Хабаров построил свою крепость на протоке между Амуром и озером Болонь, хотя это не доказательство. Мало ли похожих названий? А если это так, то я ведь был знаком с теми местами. И даже заканчивал на железнодорожной станции Болонь школу, а в озере рыбу ловил…

Интерес мой к рассказу казака повысился.

«Зиму пережили хорошо, — продолжал Степан. — Но весной, откуда ни возьмись, под стенами Ачана объявилось маньчжурское войско числом около двух тысяч всадников. Все воины были при конях и имели справные брони. Кроме того, у них имелись пушки и пищали. А командовал той силой богдойский военачальник Хойсэ.

Первым приближение врага обнаружил мой пращур Андрей Кольцо. Он поднял тревогу. Но всё одно, не все казаки отражали первый приступ врагов одетыми в брони. Недостало времени.

Маньчжуры, воспользовавшись внезапностью нападения, пробили в стене Ачанской крепости брешь. И через те проломные стены повалила в крепость сила великая. Обрадовавшись первому успеху, один из маньчжурских князей приказал не рубить и не жечь казаков, а имать их живыми.

Казаки уже начали промеж собой прощаться и просить не поминать былых обид. Но тут над осаждёнными раздался клич Ерофея Павловича: «Казаки, вспомним славу свою казачью! Не посрамим чести отцов наших и дедов! Все, как един человек, встанем супротив государевых недругов. Все погибнем, а живыми в руки супостатов не дадимся». Затем он приказал прямо напротив пролома выкатить пушку медную. И стали они бить по врагу в упор. Кроме того, стали они бить по недругу из других пушек и пищалей. Нанесли они уже обрадовавшемуся своей близкой победе неприятелю урон превеликий. Побежали от стен Ачанских маньчжуры в страхе необъятном, видя смерть сородичей своих. Никто не смог остановить их бега. А Хабаров и казаки не стали задаром терять времени и силою в полторы сотни людей устремились вослед бегункам. Не давая опомниться басурманской силе, они обрушились на стан маньчжуров. Десять воинов неприятельских приходилось на одного казака. Но не выдержали они яростной атаки готовых к смерти людей.

И тогда в страхе великом побежали они в разные стороны и наказали они всем знакомцам и детям своим: «Не ходите воевать с людом русским, ибо дики и необузданны они в гневе своём».

Понесли богдойцы в том сражении урон великий. Почитай, цельная тыща нехристей, без двух сотен, сложили там свои некрещёные головы. Казаки же потеряли десять человек убитыми, и каждый второй был ранен. Окромя этого, богатые трохфеи достались казакам: более восьми сотен лошадей, хлебного запасу в полном достатке, скорострельных пищалей около двух десятков да две пушки железных».

— Неужели твои прадеды так досконально помнили все эти цифры и пересказывали в полной точности это повествование своим детям? — недоверчиво перебил я рассказ Степана.

— Не извольте сумлеваться, господа хорошие, — уверенно ответил Степан. — Казак, Мишаня, завсегда трохвей считать мог.

— Знаю, знаю, — поднял я руки, сдаваясь. — Потому как казак трохвеем живёт, — передразнил я его.

— Ну вот, и что тут непонятного? — удовлетворённо кивнул головой Степан.

— Всё, всё, сдаюсь, — засмеялся я, не выдержав железных казачьих доводов. — Рассказывай дальше.

— А нечего больше рассказывать, — ответил тот. — Дождавшись, когда с Амура сойдёт лёд, Хабаров со своими другами отправился назад, вверх по Амуру. Меж набранных охочих людишек начались смуты. Ватажники, недовольные полученной корыстью, зачали бунтовать супротив Ерофея Павловича. В междоусобицах минул ещё один год. А когда на следующий год Хабаров вернулся в Якутск, то по наветным письмам был взят под стражу и в железах отправлен в Москву.

После степанова рассказа наступила тишина, нарушаемая лишь плеском волн да криком неугомонных чаек. Дело было к закату, и следовало определяться на ночлег.

Глава 18

Из огня да в полымя

Ночью, сидя у костра, я думал о превратностях людских судеб. О том, как тесно переплетаются они с делами государственными. Взять, например, Хабарова. Человек шёл в неизведанные просторы и рисковал своей шкурой ради того, чтобы заработать денег и обеспечить себе достойное существование. Но наряду с этим завоевал для России новые земли. А в какой-то момент Хабаров перепутал свой карман с государевым и за это поплатился. Но в памяти людской он останется не корыстным стяжателем, а героем-первопроходцем. Его именем назовут населённый пункт, которому впоследствии суждено стать прекрасным городом — столицей Дальнего Востока.

Как-никак, а личное всегда будет накладываться на общественное. Такова природа человека. И что бы ни говорили о бескорыстном служении кому бы то ни было, за этими словами — откровенная ложь. Так говорят те демагоги, которым не хочется воздать людям должное за их труды.

Отвлёкшись от размышлений, я подбросил в огонь дров. Костёр радостно затрещал, выхватив из тьмы наши палатки. В круге огня оказался и бодрствующий на часах Алонка. Через полчаса я должен был его сменить. Заранее меня подняла какая-то неясная тревога, а ложиться вновь не было никакого смысла, только ещё больше спать захочется.

— Однако поспал бы мало-мало. Алонка разбудит, — произнёс мангрен, задумчиво глядя в костёр.

— Да нет, брат, уже посижу здесь, а ты можешь идти ложиться, — ответил я ему.

— Алонка свой время знает. Алонка спать нельзя, когда за него другой караул стоит, — гордо возразил мангрен.

«Гордый индеец, — улыбнулся я, глядя на его бронзовый в свете костра профиль. — Пойти по берегу прогуляться, что ли?

И оставшееся время убью, и взбодрюсь. Благо луна полная, можно пройтись не спотыкаясь о каждый валун».

Я поднялся и с удовольствием, до хруста в суставах, потянулся.

— Пойду развеюсь, — пояснил я, увидев вопрошающий взгляд мангрена.

Тот понятливо кивнул головой, а я, поправив за поясом револьвер и закинув на плечо винтовку, не спеша направился вдоль Амура. Выйдя из света костра, я, на несколько секунд, ослеп, но постепенно всё прояснилось, и стали неплохо различаться смутные очертания ночного пейзажа. Свежий ветерок отгонял в лес надоедливых комаров и прочий таёжный гнус, который делает невыносимой походную жизнь.

Я разглядывал звёздное небо и, как всегда в такие минуты, хотелось думать о чём-то возвышенном и вечном. В груди теснилось какое-то необъяснимое волнение, словно меня ждёт чтото необычное и прекрасное. Хотя что может быть необычней той ситуации, которую уже подбросила мне жизнь?

Моё затуманенное какими-то неясными грёзами и видениями сознание не сразу откликнулось на сигналы, передаваемые органами слуха, а они настойчиво сигнализировали о посторонних звуках за моей спиной.

Я остановился и, нагнувшись, подобрал с земли камень. Звуки затихли. Я швырнул камень в воду и, словно бы с ленцой, продолжил свой путь. Ошибки быть не могло. Звуки возобновились. Но теперь они стали несколько тише и осторожнее, что ли. Мысль о том, что, возможно, это Луиза, я отбросил сразу. С чего бы она так осторожно кралась? Зверь? Навряд ли. Нет, так крадётся человек. И этот незнакомец имеет явное намерение заполучить мою шкуру. Ну, это уж дудки, она и на мне неплохо смотрится.

Обострённый до предела слух различал лёгкое постукивание камушков под ногой неизвестного охотника за чужими шкурами.

Превратившись в стальную пружину, я стал ожидать дальнейшего развития событий. И они не заставили себя долго ждать.

Видно, неизвестный враг посчитал, что мы уже достаточно далеко удалились от лагеря. И когда я в очередной раз нагнулся за камушком, над головой, едва не касаясь кончиков волос, просвистел какой-то предмет. С глухим скрежетом он высек искры из камня в метре от меня. В который раз господин случай, а может быть интуиция, спасали мне жизнь.