Шесть с половиной ударов в минуту

– Лучше не трогай, - присматриваясь к находке воспитанника, посоветовал мужчина. – Это кровеносная система, выдернутая из тела.

Похолодев, Саратох отшатнулся. Крохотные трубочки, едва заметно покачивавшиеся от сквозняка, напоминали соединённые друг с другом верёвки. Вот только представить их не внутри, а снаружи человеческого организма казалось дикостью. Какой жестокостью и вместе с тем хирургической точностью нужно обладать, чтобы так аккуратно вытянуть большую часть этих хрупких нитей и не порвать!

На похожие выставки человеческих органов Саратох попадал часто. Спустившиеся будто поставили себе задачу покалечить разумы преследовавших церковников, лишить их самообладания. Но едва ли демоны сами далеко ушли от сумасшедших.

В нагревавшемся котле безумия, юдоли скорби и нараставших страданий со временем у всех начала ехать крыша. Всеобщее помешательство, как впоследствии прозвали это явление. Чёрное смешалось с белым, густые мерзкие кляксы заплясали на обеих половинах листа, замызгивая чистые пространства. Ещё вчерашний лесничий, угощавший ребятишек ягодами и грибами, превращался в обезображенного людоеда, как будто переняв предпочтения какого-нибудь Нагнетальщика. Обездоленные сироты убивали с беспощадностью бескомпромиссных демонских отродий. Брат отворачивался от брата, если второго подозревали в сговоре с врагом. Матери топили младенцев, рождённых от смешения крови со Спустившимися, а потом накладывали на себя руки.

Саратох смотрел на этих обезумевших людей, потом вспоминал злодеяния демонов, и вцеплялся пальцами в волосы. Его охватывал мандраж от осознания окружавших неправильности и иррациональности. Сложные случаи, в которые постоянно попадал наставник, не столько закаляли характер его ученика, сколько пробивали первые дыры в стенках сосуда души. Они становились всё более эфемерными, и с каждой новой трагичной историей, разворачивавшейся на глазах юного Монтоги, краски мира крошились и тускнели сильнее.

Окончательно его сломала ночь, проведённая в логове болотного чудовища. Саратох не знал, переживёт ли её, и каждую минуту вздрагивал от шорохов и кряхтений страшного обитателя. Юноша кусал губы и корни дерева, борясь со страданиями, причиняемыми сломанной ногой. Отторжение, неприятие возможного исхода хлестало по разуму огненной плетью. Он не сдохнет в этой яме, не сдохнет! Или сдохнет? Его спасло то, что чудовище было занято разделыванием предыдущей жертвы, оставив паренька «на потом». Терпящая, к которой Саратох взывал каждой мысленно озвученной фонемой, не послала ему ни знаков, ни видений. Он не нашёл Её света в душе и даже испугался, что это из-за недостатка веры. Представлять собственную кончину и пропускать через себя каждую ноту вопящего в предсмертной агонии человека было выше его сил, и Монтоги попросту убежал в себя от реальности. А когда наутро наставник спалил логово и вызволил ученика, Саратох обнаружил, что вернуться полностью у него уже не получается. Что-то безвозвратно потерялось, осталось позади, в прошедшей ночи, оторвалось от смиренной и любознательной натуры юноши.

Оно и к лучшему, утешал себя Монтоги. Если пропускать через себя каждую эмоцию, как внушительная девица, можно окончательно слететь с катушек. Уронил стул на палец – закрой дверь перед раздутыми ноздрями раздражительности ещё до того, как она начнёт по-хозяйски вытирать ноги. Услышал свист и почувствовал обжигающую боль в предплечье – ласково потрепи оперенье стрелы и хладнокровно выдерни её, не обломав наконечник. Саратох больше не повторял эти советы, они сами срослись с его сущностью. С годами Монтоги стал забывать, что такое паника, презрение, бешеная ярость, гнетущая тоска, неудержимая страсть, безудержное веселье. Выражения «умирать от скуки», «давиться желчью», «сгорать от нетерпения» превратились в архаизмы. Читал описания этих эмоций, видел их следы на лицах и в поступках людей, но сам давно выселил за пределы характера.

А потом ужаснулся: как же ему стать благородным и справедливым воином добра, если он, Саратох, не испытывает должных чувств? Нужно ли быть истинно сострадающим, чтобы помогать скорбящим? Положено ли любить, дабы нести свет любви и гармонии заблудшим душам?

Но грянула война, и вопросы морали захлебнулись в собственных слюнях, пытаясь докричаться до здравого смысла. Тогда трещин на сосуде прибавилось. В битве со Спустившимися Саратох, в совершенстве овладевший магией света, продемонстрировал всё своё мастерство. Перебранка с использованием умений превратилась в вещь обыденную и естественно полагающуюся.

Всполох света, острая боль в виске или плече, спине или боку. Мир смешивается в однородное пятно и размазывается перед глазами. Монтоги не испытывает страха, дрожи в конечности нет, и потому пальцы совершают правильное движение, выплетая из энергии сети или световые копья. Рядом на холодную землю падает товарищ, и кровь по лбу затекает в глаза, уши и рот. Саратох не испытывает жалости, но по прописанному шаблону склоняется над пострадавшим, читает отходную молитву, отпускает грехи или обещает передать последние слова родственникам умирающего. Потому что так правильно.

Так и продолжал свою странную жизнь: что не вытекло из сосуда души, Саратох бережно сохранял, любуясь не сбежавшими от него эмоциями. Уцелели в нём и лёгкая спесь, и горделивость за себя и род людской, и искренняя благодарность, и некоторые другие неброские ценности. Что не удалось сдержать, мужчина имитировал, подстраиваясь под случай. Всё ради того, чтобы в любой ситуации оставаться человечным. Даже будучи практически бездушным, Саратох прославился как личность с большим сердцем.

На войне Монтоги отделался парой сломанных рёбер и шрамом на правой стороне лица, заработал звание Исполнителя. Должность не принесла разнообразия: фактически, мужчина занимался тем же, чем и в довоенное время, а именно мотался по захолустьям и вылавливал самых опасных демонов. Вот только теперь рядом не было наставника, и уже сам Саратох направлял молодое поколение.

Прошлое крайне быстро выветривалось из памяти, и мужчина начал подозревать, что у него какая-то наследственная болезнь, поражавшая мозг. Однако позже проложил связь между воспоминаниями и испарявшейся душой и извлёк пользу даже из этого. Некоторые события он только счастлив забыть.

Исполнение обязанностей не приносило мужчине ни успокоения, ни удовлетворения. Что-то гложило его, но Саратох не мог найти причину хандры. Долго товарищи уговаривали Монтоги остаться на должности Исполнителя, однако попытки потерпели крах. Саратох по собственной просьбе был разжалован до ранга Осветителя, и новая роль, отличавшаяся от старой менее кровожадными демонами и более продолжительным общением с молодым поколением служителей, понравилась ему.

– Мы высоко ценим твои умения, - говорили старейшины Лангзама, один из которых некогда являлся лучшим другом наставника Саратоха. – Мы помним тебя ещё мальчишкой, и посмотри, каким ты стал. Великим. Непревзойдённым борцом за счастье детей Матери нашей.

Монтоги никогда не испытывал радости от похвалы. Он верил, что делает не больше того, что требует от него положение. Каковы возможности – таковы и деяния человека.

– Мы высоко ценили твои умения, помнили тебя великим, - эхом звучали слова нынешних старейшин, с которыми Саратох старался видеться как можно реже. Они вдруг поняли, что не бессмертны, и осознание такой рядовой вещи превратило их в желчных глупцов, подозрительных и нервных. – Мы помним тебя грозным Исполнителем, гнавшим демонов по земле с копьём света в руках. Но кем ты стал теперь? Отказался присоединиться к совету, игнорируешь приказы…

– Никогда, - твёрдо отвечал Саратох, уверенный, что никаких фактов у старейшин нет, одни пустые обвинения. – Я не пренебрегаю обязанностями. Поверьте, появление своевольных последователей сформированного внутри Церкви Терпящей культа лишь подтверждает, что нам давно следовало наладить с ними связь, а не пускать на самотёк. Мне не нравится, что планирует настоятельница Катрия.

– Тогда сместите её.

– Это непросто. Я лучше присмотрюсь к ней, а связать ей руки всегда успеется.

Старейшины не разделяли энтузиазма Саратоха, но, поскольку никаких прегрешений за почётным представителем ордена не наблюдалось, не имели права ущемлять его.