Штормовое предупреждение

Ковальски выгибает почти пополам, и он кричит – ощущение такое острое, что он не может отличить боль от удовольствия – а потом как-то разом он оказывается на полу, вернее – у Рико на коленях, и тот прижимает его к себе, мокрого, насладившегося и определенно снова нуждающегося в мытье. Ковальски трясет. Рико довольно трется о его щеку своей, а когда лейтенант фокусирует на нем взгляд – облизывается. Кажется, мысль сплюнуть ему в голову не пришла. Он как будто считал, что всё это дали ему, и не намеревался расставаться ни с чем, что ему доставалось.

Ковальски устало закрывает глаза. Конечно, он знает, с кем связался, и, конечно, он в курсе, что Рико рассусоливать не любитель, и, отвечая ему «да», вполне логично было бы ждать форсирования событий… Но он все равно чувствовал непреходящее изумление. Всегда именно ему приходилось прикладывать усилия, чтобы сократить дистанцию, и мысль о том, что можно получить что-либо так запросто, просто потому что ты это ты, его изумляла. Как и та, что можно вот так сидеть на чужих коленях, с трудом соображая, что происходит, и чувствовать, что человек рядом с тобой этим обстоятельством вполне доволен… Это все надо, безусловно, хорошенько обдумать. И он непременно подумает обо всем этом, но… потом. Попозже. Когда перестанет задыхаться. И когда ноги перестанут разъезжаться и подламываться как у новорожденного олененка. И когда он, наконец, вымоется...

====== Часть 26 ======

Он только сейчас, запоздало, сопоставлял обрывочные воспоминания. Рико ведь всегда был с ним. Они работали в паре, потому — так ему казалось — что так когда-то решил Шкипер, скомпоновав вместе одного очень умного парня и одного с поехавшей крышей. Но может дело было совсем не в этом?

Он опустил взгляд ниже. Рико дремал рядом, тихонько рыча во сне. Он не храпел — вообще, если он не хотел издавать шума, то никогда его не производил. Тихо ходил, тихо дышал, тихо убирал мешавших ему людей. Если хотел тихо. То, что ты слышал позади себя его шаги, говорило о том, что Рико тебе доверяет, если позволяет себя услышать. И это тихое глуховатое порыкивание во время сна — знак такого же доверия. Подрывник не настороже, не прикладывает усилий к тому, чтобы его сложно было бы обнаруживать.

Ему удобно было спать так, пристраивая лохматую голову на плече Ковальски или самому подтаскивая ученого к себе под бок. Это было приятно. Это было невероятно: когда Рико, которого он ,как свои пять пальцев, знал – думал, что знает – когда он устроился поближе, держа в объятиях, позволил разомлеть, угреться, почувствовать себя хорошо. Подгреб к себе, прижав чужое длинное худощавое тело к животу – Ковальски знал, что так Рико тоже выражает доверие. Он всегда сворачивался таким образом, чтобы до живота было не достать, даже ходил сутулясь, словно ожидая нападения, готовый защищать уязвимое место. А сейчас притиснулся сам, показывая, что не ждет ничего нехорошего. Уложил тяжелый подбородок на светловолосую макушку удобнее, укутал в одеяло, и Ковальски, уже даже не пытаясь ни во что вникнуть, устало к нему прижался.

Внезапно откуда-то издали, но вполне все же различимо, послышались звуки, похожие на бой колокола. Он не сразу сообразил, что это. Только ударе так на третьем. Ну да. Колокол, обратный отсчет, фейерверк, запуск с тайм-сквер «шара времени», как это он забыл… Наверняка повсюду идет трансляция. И тут где-то неподалеку, там, где бросают якорь эти бесконечно гудящие баржи, тоже идет. Это окончание ожидания, вот это что такое. Это Рождество. Рождество без елок, пунша, петард и прочего пестрого вертепа, к которому он успел привыкнуть и охладеть. Не они приносят ощущение спокойствия и защищенности, и он не жалел об упущенной возможности. Весь мир праздновал свое Рождество где-то там, по ту сторону океана, в огнях и брызгах шампанского, разворачивая из шелестящих оберток подарки, обмениваясь поздравлениями, а они двое были здесь. Где тихо, темно, и горит огонь. И этого более, чем достаточно. И всегда будет достаточно.

– Рико, – позвал он тихо. Подрывник тут же вопросительно заурчал – он тоже не спал, наслаждаясь их покоем.

– Я думаю, мы можем завтра вернуться домой, – произнес лейтенант так же, не повышая голоса. – Как тебе кажется?

Рико коснулся его шеи в ответном жесте. «Если хочешь».

– Я думаю, все устаканилось, – пояснил свою мысль лейтенант. – Ничего уже не пойдет наперекосяк.

Подрывник поглядел на него оценивающе и, наконец, вдумчиво кивнул. Пожалуй, что не пойдет.

Утро двадцать пятого декабря — это возможно единственный день в году, когда дороги не так сильно забиты, как обычно. Большинство народу отсыпается после вечеринки. И, хотя они катили по объездной, а не через город, все же не покидало чувство того, что мегаполис успел зацепить их своими железными челюстями, пока они снова не вырывались, уходя на ответвление от трассы.

Маленький домик на берегу канала (или залива?) оказался старой и очевидно давно брошенной частью ранее находившегося там же склада. Мостки, к которым должны были причаливать лодки, сгнили, а новых так и не поставили, и понемногу там все пришло в упадок. Ковальски понятия не имел, откуда об этом месте знает Рико, но ведь и он иногда уходит гулять один, мог и набрести…

Подумав об этом, лейтенант вдруг вспомнил и еще кое о чем.

– Рико, – позвал он. – Марлин просила купить молока.

Подрывник зашелся хриплым смехом, и, в общем, Ковальски понимал, что он имеет в виду. Скорее всего, проблему молока давным-давно и без них решили. Тем не менее, они уехали несколько дней назад, и стоит хотя бы закрыть гештальт и принести то, за чем они отправлялись. А то и правда все по Коэльо: цели не достигли, но осознали, что нужно вернуться домой…

Перед выездом Рико вдруг обнимает его – облапывает, утыкаясь лбом в плечо, и так стоит несколько секунд. Ковальски в первый миг растерян, но во второй уже привычно тянется погладить подрывника по затылку. Рико поднимает голову. Глаза еще немного ошалевшие, как будто его снова угораздило на дозу экстази, и “розовые котята” отправили его мозги в бессрочный отпуск.

Но все объясняется куда проще: Рико тянет его к себе и смазано целует, в очередной раз обкатывая на практике новоприобретенный навык. И Ковальски внезапно ловит себя на том, что ему этого недостаточно. Привык, приохотился за эти пару дней. И его тянет к Рико. Хочется чувствовать его, хочется знать, что он близко. Хочется его рук, его всего хочется – просто чтобы был. Одежда мешает. Нет контакта с кожей, недостаточно ощущений. Это не похоже на возбуждение и на прежнюю, знакомую ему глухую тоску не похоже. Он словно бы одновременно скучает по другому человеку и при этом же переживает радость встречи, стоит найти его глазами. Чувственный опыт, который ему не напоминает более ничего на свете. В голову ничего не приходит для сравнения. Он должен подумать об этом по дороге… С ума сойти, сколько собственный напарник подбросил ему новых тем для размышления, кто бы мог представить!..

Рико, едва запустив мотор, терзает радио, и спустя секунду оно отзывается потусторонним бормотанием Боуи. Ковальски, сидящего на своем привычном «штурманском» месте, это почти шаманское песнопение убаюкивает. «Ах если бы мы только были героями», – вздыхает Боуи, и в его голосе светлая грусть. «Если бы мы ими были, всего-то на один день…». Ковальски лениво бросает взгляд за окно. “Ничего бы не изменилось”, – думает он. Один день героизма ничего не решает. Либо ты держишься своей линии поведения всю свою жизнь, либо тебе нельзя доверять. Один-то день любой выдержит…

Рико насвистывает в такт песне – он умиротворен, в отличном настроении, и даже вечный голодный блеск в глазах поутих. Это позволило Ковальски немедленно построить гипотезу: общеизвестно ведь, что, стремясь заполнить какую-то внутреннюю пустоту, нехватку чего-либо, человек восполняет ее чем-нибудь иным. Бросающие курить, например, частенько набирают лишние килограммы – потому что еда это первое, что приходит на ум, когда мы ищем, чем бы заполнить пробел. И, кажется, с Рико дело обстояло целиком точно так же. А теперь, когда дыра была заполнена, волчий огонь в глазах поутих, а мысли заняты совершенно не кулинарными соображениями…