Штормовое предупреждение

Потом еще картина – он смотрит на небо, лежа на снегу, смотрит на звезды, и Рико лежит рядом, дышит открытым ртом. Ему хочется кричать от счастья, но он молчит, понимая, что крик нарушит эту красоту. Мягкий снег смыкается вокруг них. Совсем не холодно – или они просто привыкли уже не обращать на холод внимания. Ночное звездное небо над ними поглощает весь мир и снег, и их самих, забирается через глаза в самую суть, зажигает звезды где-то внутри головы…

Из воспоминаний его вывело прикосновение напарника: Рико беспокоило, что Ковальски так тих и задумчив, будто бы снова закрыт внутри самого себя, сам себе – и узник и клетка. Подрывник не нуждался в сторонних подсказках, чтобы понимать происходящие с другими людьми – а особенно с его близкими – вещи. Положил тяжелую руку на плечо лейтенанта, отчасти сжимая, отчасти поглаживая, соскользнул ниже, останавливаясь на уже хорошо знакомом облюбованном месте напротив сердца.

– Все в порядке, – заверил его ученый. Он не принимал желаемое за действительное – чувствовал себя отлично и определенно в порядке был. А то, что в его жизни стало куда больше переживаний, не доставляло беспокойства. Но Рико-то привык к другому, он хорошо знал, чем такая встряска могла для холодного логика кончиться…

Подрывник положил пальцы на чужие узкие губы и отнял руку, поведя ее назад, плавным, хорошо, в общем-то знакомым Ковальски образом.

– Я не хочу, – просто ответил он. Рико вопросительно рыкнул.

– Мне не нужно. Нет никаких причин возвращаться к этому.

– Гр-р?

– Да, обычно – да, но не сейчас.

Рико склонил голову к плечу, и жест вышел почти забавным. Он определенно не мог вникнуть в происходящее. Ковальски потянул его к себе ближе, устроил снова на своем плече, так, чтобы чувствовать вес головы напарника и его тепло у бока.

– Я сам всегда так думал, – со вздохом сообщил он. – Что у меня эмоциональный диапазон, как у чайной ложки. Когда случалось что-то из ряда вон – я тянул в рот сигарету и глушил нервы к чертям, чтобы не чокнуться от всего происходящего. Я сам удивлен, если честно, но сейчас мне этого не нужно, и нет никакого желания держаться знакомой дорожки – хотя бы и просто по привычке. Все то, что ты подарил мне – очень сильное переживание, но я бы скорее дал себе отрубить руку, чем позволил бы заглушать его…

Рико привычным жестом ткнулся ему в шею губами.

– Воды.

Рико только коротко взглянул на него и так же коротко кивнул.

Это не было приказом. Это было итогом. Чертой, подведенной внизу после перечисления всех обстоятельств – которые, впрочем, вслух никто не перечислял, но которые лейтенант отметил, оглядевшись вокруг. Это было единственным разумным выходом. Им обоим нужна вода. И много. Мирно засыпать там, где они так упоенно провели ночь, оказалось сомнительной идеей. По крайней мере, здесь нужно было перестелить, а собственное бренное тело – отмыть от последствий.

Оказалось, тут есть не только ведро, но и низкая — по колено — и достаточно широкая посудина, которая была слишком велика для того, чтобы именоваться тазом, и недостаточно аутентична, дабы претендовать на звание бадьи. Но в ней отлично получилось растопить снег и нагреть его у огня, а после и вымыться. Рико, впрочем, делал это, исключительно подчиняясь требованиям лейтенанта — сам он был напрочь лишен чувства брезгливости, и Ковальски понимал, что это вряд ли от хорошей жизни.

Он выбрался, в итоге, из этой теплой лужи, переступая длинными ногами, как цапля по болоту, и Рико подал ему свою футболку — размера на три побольше нужного. Но выбирать не приходилось: Ковальски влез в эту палатку и с неудовольствием одернул длинную полу слишком широкой для него одежды. Горловина сползала куда-то в бок – то в один, то в другой – и вся конструкция повисала на одном плече, что определенно доставляло Ковальски неудобства. Бледное лицо немедленно отразило все, что лейтенант о происходящем думает.

Оставляя за собой мокрые следы, Ковальски вернулся к вороху одеял, близоруко щурясь. Едва устроившись, подцепил край футболки с плеча и принялся вытирать лицо. Рико сглотнул. Кусок материи, повинующийся движению руки, то приподымался, то возвращался на место, открывая его взгляду чужое бедро практически полностью. Рико хотелось запустить туда руку, в сумрак, под футболку, найти там... Погладить... Прижаться щекой, чтобы почувствовать ток крови под чужой кожей... Уткнуться лицом, всей грудью вдыхая чужой запах: даже после водных процедур Ковальски все равно пах самим собой. Знакомо и успокаивающе. Приятно. Притягательно.

– Я, конечно, ценю твои старания, – заметил лейтенант, – но ты продумал все кроме мыла. Что странно, ты его, вроде, любишь...

Он вздохнул и потрепал Рико по непослушным волосам. Тот улыбнулся, почувствовав, что на него не сердятся за промашку: Ковальски вообще не мог долго сердиться на него. Даже если и расколотил он какой-то прибор или разлил реагенты, он не делал этого чтобы рассердить. Ковальски, в общем, понимал, откуда у напарника эта периодически просыпающаяся жажда крушить колбы и бить генераторы, и он терпеливо старался напоминать, что прошлое давно осталось позади, а все эти штуки не для того, чтобы причинять вред. И если донести эту мысль удавалось, Рико всегда искренне раскаивался в содеянном, каждый раз, даже не сидя, как сейчас, на полу, глядел снизу-вверх, будто извиняясь не только за причиненные неудобства, но и за всего себя. За то, что он – такой, какой есть. И от этого взгляда Ковальски забывал о своей работе, и о своей науке, и вообще обо всем, кроме желания перелистнуть эту страницу их жизни, поскорее убедить Рико в том, что это не так уж важно и что между ними это ничего не меняет. Ему важно было поддерживать это взаимное ощущение внутри команды – единственные его близкие отношения с людьми – и он делал то, что мог, хотя и довольно неуклюже.

Рико подвинулся ближе, уложив тяжелый подбородок на острое колено лейтенанта и закрыл глаза, полностью растворяясь в движениях ладони, все так же гладившей его. Ковальски ощутил его теплое касание на своих лодыжках и неловко, зябко поджал ноги, как-то разом вспомнив, что на нем из одежды только старая растянутая футболка подрывника, а все прочее находится невесть где. Рико, не открывая глаз, ткнулся в колено горячими сухими губами и застыл так, не прекращая наглаживать чужую кожу. Перебирал пальцами, будто по невидимым струнам, очерчивая конуры подъема стопы, острых косточек, а потом прослеживал линию голени вверх, забираясь туда, где от его касаний становилось щекотно и невесомо.

– Перестань, – шепотом произнес Ковальски. – Не надо.

Рико чуть приподнял веки. Он выглядел немного изумленно. Перестать? Перестать сейчас, когда его ноздри чутко ловили, как изменился чужой запах, когда он ощущает, как потеплела кожа, когда Ковальски мелко подрагивает? Перестать в этот момент, дать ему снова остыть, закаменеть, закрыться, вернуть на лицо маску сдержанности, дать ему погасить тот огонек, что тлеет внутри – тлеет потому что он, Рико, касается его, он, Рико, рядом?

Еще чего.

Он снова коснулся колена губами, но на этот раз следил взглядом за ученым, которого эти касания явно нервировали. Он стиснул в руках подол футболки, будто то была его надежда на спасение, край пропасти, над которой он висел. Впрочем, отчасти именно так дело и обстояло.

Рико заставил его прекратить прятать ноги, взял стопу накрепко, и Ковальски, несмотря на все растущую нервозность засмеялся – шепотом и почти не размыкая губ.

– Хрустальная туфелька будет мне мала, – сообщил он.

Рико фыркнул. Его не волновали аллюзии, старые сказки, его поза и всякие глупости, которые могли приходить – и всегда приходили – Ковальски в голову. Его волновало то, чтобы они не упустили этот кусочек жизни. Он наклонился ниже, и – Ковальски это понял только в последний момент – приблизил чужую стопу ко рту.

– Это негигиенично, – тут же сообщил ему лейтенант. – Перестань, это правда не...

Он не договорил

Рико поцеловал его. Коснулся кожи губами, сначала легко, изучающе, как будто никогда не целовал прежде, а потом словно входя во вкус, придвинулся ближе, завладевая узкой костистой стопой уже увереннее. Ковальски было вздумал упереться второй в чужое колено и как-то отодвинуться, прекратить этот беспредел, но Рико поймал его за щиколотку и поставил ее сам. Так, как было удобно ему и как ему больше нравилось. Ковальски поджал пальцы – он прекрасно теперь ощущал и настрой подрывника, и его быстро разгорающийся жар, и нетерпение. Рико, получив, что хотел, вернулся к прерванному занятию.