Штормовое предупреждение

– Где мой ноут, Френсис? – снова привлек к себе внимание Ковальски.

– Тут на столе только ноута твоего не хватает! – буркнул командир. – Не горит, подождешь.

– Сегодня же пятница, – напомнил ему ученый. Шкипер нахмурил брови, процедил что-то сквозь зубы недовольное и, после колебания, протянул заму требуемое, вытащив его предварительно из-под подушки кресла.

Спустя еще час ничто не напоминало в доме о недавней истории таинственного исчезновения и не менее таинственного возвращения двух коммандос: все пошло своим чередом, как будто оно никогда и не было иначе. Из кухни Марлин слышала стук ножа о деревянную дощечку, Ковальски она сама мстительно выпроводила со словами: «Давай-давай, обещался – так принеси эти грешные яйца, и пусть они будут не динозаврьими, окей?». В сердце зимнего уюта, гостиной тети Розы, царили мир и покой. По крайней мере, Марлин очень на то надеялась: надо же когда-нибудь и ее буйным соседям пребывать в этом замечательном состоянии…

– Так необычно.

– Что?

– Смотреть на тебя в верхней одежде, говорю. Необычно. Как правило я наблюдаю твою особу в куда более затрапезном виде.

– И как тебе новый опыт?

Ева сделала неопределенный жест рукой, будто сама еще не определилась, и снова воззрилась на собеседника.

– Шлялся черти где, – фыркнула она, – и сидишь с таким видом, будто ничего не случилось. Что я должна была думать?

– Извини.

– Одного «извини» тут будет маловато.

– А сколько надо?

– Математик, – Ева выплюнула это слово, как ругательство. – Знаешь, Адам, если кто-нибудь тебя когда-нибудь и убьет — это, наверное, буду я. Я тебе уже говорила, что ты невыносим? Так вот, я повторюсь. Конечно, в Рождество положено обмениваться совсем другими словами, но ты сам виноват.

– Я понимаю это, – согласно кивнул ей собеседник. – Твое желание оторвать мне голову за отсутствие, по сути, и убеждает меня в том, что ты действительно обо мне волнуешься.

– Я прямо вижу наше счастливое совместное будущее, – Ева снова фыркнула, но было видно, что гнев ее слабеет с каждой минутой. – Захотела я сказать, какой ты милый, двинула по почкам, и все всё поняли…

– Ты никогда, я думаю, так не поступишь.

– Считаешь, твои почки в безопасности?

– Я про то, что ты не зовешь меня милым. То есть, ты никогда не звала, поэтому я думаю, ты меня им не считаешь. Не вижу причин, чтобы ты вдруг начала.

Ева сощурилась и вдруг принялась его осматривать, как будто выискивая малозаметное пятнышко или торчащую нитку. Или незакрепленную стропу парашюта.

– В тебе что-то изменилось, – наконец, произнесла она. Ковальски молча ждал, пока она завершит мысль. Ева машинально размешивала в бумажном стаканчике свой кофе. Делала это так вдумчиво и сосредоточенно, словно это было очень ответственным заданием. Закончив с ним, аналитик «Северного ветра» постучала, стряхивая капли, пластиковой палочкой о край стакана – как дирижер перед началом концерта, привлекая внимание оркестрантов.

– И это вряд ли последствия вашей развеселой отрядной пьянки, – продолжала вслух рассуждать она. – Ты выглядишь таким… – все еще не сводя с Ковальски взгляда, она описала кончиком своей палочки неторопливый круг — Таким… полным, что ли. Ну, законченным. Не знаю, как это сказать нормально. Будто тебе все чего-то не хватало, а теперь оно у тебя есть.

Ковальски только головой покачал. Эфемерное ощущение, будто он теперь в состоянии справиться с чем угодно, показало свою истинную миражную природу. Он по-прежнему не умеет обращаться с эмоциями, и по-прежнему другие люди с легкостью определяют, где собака зарыта. Но теперь – надо отдать должное – его это беспокоит и вполовину не так сильно, как прежде.

– Ты выглядишь… Счастливым, – наконец нашлась Ева, отмечая это обстоятельство с некоторым даже удивлением. Что, впрочем, не было неожиданностью: она действительно вряд ли могла похвастать тем, что видела счастливого Ковальски прежде.

– Примерно так и есть, – подтвердил он.

– Адам?

Он попробовал свой кофе. Слишком много пенки и сахара, хотя — он помнил — сахара ему не клали. Так откуда же этот приторный вкус…

– Адам, ты?..

Он кивнул. Ева в замешательстве двинула своими тонкими хищными бровями и вдруг улыбнулась, коротко и словно украдкой, чтобы никто, кроме него, не успел увидеть. Подведенные помадой цвета фуксии губы растянулись и тут же снова строго подобрались.

– Удачное Рождество, парень? Она…

– Это не она.

Ева будто натолкнулась на невидимую преграду,и даже выронила свою палочку, благо, та упала не на кафельный пол и даже не на столик, а обратно в стакан. На ее лице отразилось, как она спешно перебирает имеющиеся у нее данные и не может понять, где допустила ошибку.

– Мы об одном и том же говорим? – осторожно уточнила она наконец.

– Думаю, да, – Ковальски выдержал ее взгляд прямо. Ему еще предстоит не один такой разговор, и если он не может с Евой прийти к консенсусу, то об остальных будет и говорить нечего.

– Ты вполне счастлив, – продолжала меж тем уточнять его закадычная товарка, – и причина этому не она, то есть не Дорис?

– Так и есть.

– А… Кто же тогда?.. – Ева очевидно была растеряна. По всей вероятности, природа любит равновесие – не то чтобы он прежде никогда не видел растерянной Евы, но это все же было достаточно редким зрелищем, чтобы он не отказался обновить впечатления. И чтобы уравнять их между собой: до того Ева с таким же интересом изучала счастливого его.

Все же, несмотря на тесное их дружеское общение, прямо на глазах теперь всплывает, что на деле они не так уж много знают друг о друге. Не знают, как другой человек выглядит, когда обескуражен или пребывает в эйфории, например. И это в отличие от ситуации экстренной, с перестрелками, погонями, рукопашной и прочими сюрпризами их профессии. В таких-то случаях Ковальски бы знал, чего ждать от Евы, и сама Ева знала, что способен отколоть он. Но вот в подобных, простых и жизненных…

Ева продолжала сверлить его взглядом, и в этом взгляде у нее лейтенант не обнаружил ревности, зато там сполна было любопытства и беспокойства. Он обратил внимание, как нетерпеливо — и знакомо-хищно — перебирает Ева пальцами по скатерти, выстукивая неведомый ритм ногтями.

– Ну! – поторопила она. – Выкладывай, не томи! Видел, что домохозяйки вытворяют, когда задерживают следующую серию их любимого сериала?

Он поневоле улыбнулся, вообразив себе строгую, собранную и целеустремленную, как кумулятивный снаряд, аналитика «Северного ветра» в образе домохозяйки.

– Это Рико, – произнес он.

Ева закашлялась. Он перегнулся через стол и похлопал ее по спине.

– Парень, ты различаешь Рождество и первое апреля? – просипела она, когда снова смогла издавать членораздельные звуки. – Рико! С тобой! Додуматься же надо!..

– Я не шучу.

Глаза Евы на миг — но только на миг — расширились. Но она привыкла быстро ориентироваться в стрессовых ситуациях, не спасовала и теперь. Вместо того чтобы начать сомневаться, требовать от него подтверждений, клятв и фотографий с места действа, она уточнила, тихо и насторожено, как будто опасаясь за его состояние:

– То есть ты вот так запросто пошел и замутил с… – Ева замялась и поглядела на товарища вопросительно, но он не подсказывал. Это — как и любой жест неповиновения — благодушия Еве не добавило. Она подпустила в голос хорошо ему знакомого металла, взявшегося ледяной изморозью:

– Адам Ковальски, ты, будучи в здравом уме и твердой памяти, говоришь мне, что вот так запросто пошел и вступил в близкие личные отношения с… Он же, если полностью, Энрико?

– Рикардо.

– Он еще и Рикардо!..