Штормовое предупреждение

– Только потише об этом. Он не любит свое полное имя. Считает, что так можно назвать человека только после передоза мексиканскими мыльными операми. И я думаю, он не так уж ошибается.

– Адам, не заговаривай мне зубы. У тебя отношения с другим мужчиной? Я тебя правильно поняла? И ты не разыгрываешь меня?

– Ты правильно поняла. И ты знаешь, что я никого и никогда не разыгрываю.

– Кто тебя знает, вдруг ты начал, и я твой первый шаг к карьере великого комика… – Ева торопливо отхлебнула из своего стакана, поморщилась, потому что кофе еще не остыл, но проглотила. Вид у нее был все еще ошарашенный.

– Знаешь, это было бы последнее, о чем бы я подумала, – поделилась она. – Ты, конечно, охотно подчиняешься ведущему партнеру, но это вовсе не значит, что… – она стрельнула в собеседника глазами, как бы проверяя, не счел ли тот ее слова перегибом, но Ковальски имел свой привычный невозмутимый вид.

– И… – она хотела спрашивать еще, но не знала, с чего бы начать. Вопросы теснились, а он ждал, пока, наконец, дорогу себе не проложил самый для Евы важный. – Тебе хорошо с ним?

– Да.

– Ну, это главное, – и она вдруг внезапно успокоилась, как будто иные материи в таком щепетильном деле попросту не имели значения. Очевидно, первый ее шок прошел, и Ева приняла новость, как свершившийся факт. И уже соотносила его с собственным образом жизни, так как не замедлила поинтересоваться:

– Я так понимаю, наши душевные посиделки, то есть полежалки, заканчиваются? Ты больше не будешь водить меня по лав-отелям ради лекций по космологии и креветок?

– Почему? – Ковальски удивленно поднял брови, и очки немедленно воспользовались этим и сползли по тонкому носу чуть ниже. – Я с радостью буду проводить с тобой время.

– А твой дикарь тебя не станет ревновать?

– Ева, мы взрослые люди. Нам нет смысла друг другу лгать. Рико знает меня достаточно хорошо, чтобы понимать, насколько это было бы глупо. Он отлично осознает, что ты мой друг, и не станет ставить перед выбором: отношения с ним или отношения с тобой. Равно как и я не буду требовать, чтобы он перестал по выходным шастать к этому помойному бенду.

– Что за бенд?

– Я о «Братаканах».

– А! – рассеяно кивнула собеседница, как будто и правда имела толком представление о «Братаканах», а не слушала иногда краем уха, когда ее товарищ принимался ворчать или по телефону отчитывал напарника. На самом же деле было невооруженным глазом заметно, что думает Ева совершенно о другом.

– М-м… – протянула она задумчиво, словно еще толком не была уверена, говорить или не стоит. – Адам?

– Да?

– Я смогу тебя попросить?

– Конечно, – даже удивился он. – Ты же знаешь, я всегда…

– Тебе может и не понравится то, о чем я попрошу, – не дослушала его Ева. – Ты, конечно, безотказный, но я бессовестная.

– А что ты хочешь?

– Чтобы ты рассказал мне.

– Что рассказал?

– Всё, Адам. Я всегда хотела знать, что и как происходит, когда… Люди приходят к этому. Или это очень личное?

Он задумчиво устремил взгляд в недра своего стакана.

– Знаешь, я не уверен, что я и сам это понимаю, – отозвался ученый. – Это произошло так естественно, что сейчас мне странно, почему это произошло только сейчас.

– Да, знаешь, и мне тоже, – Ева вдруг ухмыльнулась. – Твой дикарь не из любителей тянуть резину и рассусоливать. Хотел бы тебя получить — давно бы уже зажал в уголочке… – и она, не сдержавшись, прыснула, представив себе эту картину. Ковальски же остался серьезен и покачал отрицательно головой в ответ на ее замечание.

– Рико намного лучше понимает людей, чем я. Это для него не имеет значения, кто перед ним, он ценит только поступки и готов мириться с чем угодно, если те его устраивают.

– Вон оно что, – протянула его собеседница задумчиво. – То у тебя была я, то есть они все так думали, что была, то Дорис… Он полагал, у тебя что-то получится. А когда не получилось… – она покивала задумчиво еще раз. И, продолжая глядеть на поверхность мраморного столика прямо перед собой, сказала:

– Знаешь, Адам... Я думаю это лучше, чем те романтические истории, про которые пишут романы. Ваша, она такая… Ну, настоящая. Когда есть герой и героиня, и у них какие-то приключения вместе… Лично меня это всегда раздражало.

– Серьезно?

– Если ты сейчас добавишь «ты же девушка», я заеду тебе в челюсть, Адам.

– Я не стану.

– Вот за это я тебя и люблю. Я серьезно, потому что, когда на сцене появляются он и она, ты волей-неволей начинаешь думать о них, как о паре. Даже если автор напрямую к этому не выводит, это все равно будто бы подразумевается. Потому что это инстинкт — искать себе пару, заводить потомство… Ну а когда герои одного пола, таких мыслей не возникает. Ты думаешь об истории. На их поступки не накладывается эта тень романтического подтекста. Они делают друг для друга что-то потому, что хотят делать, а не потому, что хотят понравиться. Так что я рада за тебя, Адам. С Рождеством тебя.

– И тебя с Рождеством, Ева. И тебя.

====== Часть 27 ======

Марлин снилось, что ее родители опять спорят о том, куда она должна будет пойти после школы. В свое время эта проблема причиняла ей настоящее беспокойство, потому что ни один из предлагаемых вариантов ей совершенно не нравился. Впрочем, и тот, к которому лежала душа у нее самой, ей тоже не достался: она всегда хотела приобщиться к миру искусства. Чтобы там были огни, музыка, рукотворный праздник… Но ее родители считали, что этим не заработаешь. Эх, не видели-то они Джулиана… Хотя может, это и к лучшему. Мало кто способен познакомиться с Джулианом поближе и сохранить светлые чувства к миру шоу-бизнеса.

Она натянула на уши подушку, но два недовольных голоса продолжали проникать и сквозь эту преграду, достигая ее слуха. Не могли они что ли выбрать день, не входящий в рождественские праздники?.. В этот период семья должна держаться вместе, а не выяснять, кто из них больше не прав…

– Ты что себе думаешь?! Нет, я тебя спрашиваю?!

– Почему же нет. Я нахожу это вполне разумным.

– Разумным! Мне еще о разуме расскажи, о да!

Марлин попробовала прижать к себе подушку ближе, но и это не помогло, и, к тому же, стало трудно дышать. Очевидно сейчас придется вылезти из-под одеяла, отыскать под кроватью тапочки в виде собачек и шлепать на кухню, вклиниваться в этот бедлам и сказать им обоим, что она не любит ни счетоводство, ни поезда, а любит испанскую гитару…

– Никакого! Чертова! Блоухола!

Так, а вот это уже интересно. Блоухол в разборках ее родителей прежде участия не принимал. Тут же Марлин вспомнила, что она давно уже покончила со всеми учебными хлопотами, а ее тапочки в виде собачек много лет как почили на свалке. Тем не менее, шум заставил ее подняться, одеться, набросить на плечи плед и спуститься вниз, волоча его еще на полметра за собой.

Первым лицом, впрочем, которое она увидела, переступив порог новоявленного ринга, был не кто-то из участников спора, а Дорис. Вид у нее был скорее ошарашенный, нежели расстроенный, из чего Марлин тут же сделала вывод, что в споре больше шуму, чем злости. Хотя, если взглянуть на Шкипера, этого было и не сказать. Он ходил из угла в угол, заложив руки за спину, – ни дать, ни взять дикий зверь, недавно запертый в клетке, и поглядывал на собравшихся исподлобья. Будто пересчитывал, все ли они здесь, или кто-то улизнул, стоило ему отвернуться. Его лейтенант устроился в кресле, закинув ногу на ногу, и методично чистил мандарины, один за другим складывая их в горку на блюде, на манер ядер возле пушки — Марлин видала подобные композиции в каждом музее, на экспозициях про войну за независимость. В пакете возле Ковальски громоздился уже целый курган оранжевой кожуры. Дорис заняла место на диване — чтобы обоих спорщиков видеть одновременно — а рядом с ней торчал ее бедовый братец. “Полтора лица”, – подумала Марлин и сглотнула. Два таких похожих человека, в одинаково вытертых джинсах и одинакового синего цвета свитерах…