Сильные не убивают. Книга 2

— Не имел возможности, — бормочу я и неожиданно понимаю, что имел.

Об этом-то и вопрос.

— Ты имел возможность, — спокойно говорит Ожегин, — ты ведь ее замедлил. И я тебе больше скажу. Ты видел, что эта снага очень опасна: вывела из строя троих, включая двух боевых магов. И ты понимал опасность для, — он усмехается, — для ребят. Ты боксер. Наиболее эффективным решением было б ее нокаутировать — в момент замедления. А ты вместо этого начал катать снага по асфальту, точно японский монах какой-то. Так вот, Усольцев, вопрос. Почему. Ты. Ее. Не вырубил?

Стою — дурак дураком, таращусь в пространство.

На мониторе полковника ждешь увидеть тактические карты какие-нибудь. Вместо этого там — текст. Очень крупным кеглем; и, кажется, это книга графа Толстого. Судя по фамилии, Безухов. Я в школе читал.

Внезапно я понимаю ответ. И произношу:

— Потому что она девочка, господин полковник.

Ожегин снова кивает:

— А когда можно, Усольцев?

Лупаю глазами.

— Когда становится можно бить девочек? Вот она поднимается с асфальта — необычная, мать ее, девочка с кастетом — и ты роняешь ее второй раз. Думаю, что на третий тебя не хватило бы. А если бы эта снага все же достала кастет? Пистолет? Нож? Потом? Или сразу? Если бы кто-то из других снага продолжил бы пинать Сицкого? В какой момент становится можно бить? А когда — убивать? У тебя есть в голове это понимание? Четкая черта?

Табачный дух все-таки здесь слишком ядреный. Уже задыхаюсь.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство.

И это чистая правда. Я не знаю, когда можно убивать.

Ожегин сверлит взглядом:

— Запомните. Вы теперь не там. Не в безопасном купеческом городке… по ту сторону Урала, где до столицы рукой подать.

Это он у нас на Пролетарке не бывал.

— Тут — выселки. В городах заправляют группировки нелюдей. Всюду Хтонь. Мутанты разгуливают среди разумных, и милиция ничего не делает, наоборот… чуть ли не на службу их принимает. Бандиты-снага в открытую держат местные бизнесы. Всем известно, что они практикуют, — Ожегин понижает голос, — магию крови. И ненавидят людей как биологический вид, а в особенности — опричников. Как носителей недоступной им высшей магии и опору государственного порядка.

Полковник выдерживает еще одну долгую паузу — да сколько ж можно! Сквозь табачный запах сквозит запах нашего пота.

— Наряды вам раздадут без меня, — наконец изрекает Князь. — В этом не сомневаюсь. А мой приказ — в три дня прочесть книгу, направленную вам в личный контур. Каждому.

В ухе опять пищит.

«Добавлена книга из библиотеки…» Что-то там про принятие решений в чрезвычайных ситуациях.

— Далее сдать зачет на тренажере «Решето», программа «Рубеж реакции», уровень… уровень «Грубый помол». До конца недели. Не справитесь, — Ожегин тяжко вздыхает, — вам же хуже. Поэтому должны справиться. Свободны.

Федор щелкает каблуками — хрена себе! — разворачивается вокруг оси и выходит. Все остальные за ним. Я последний.

Стараюсь как минимум не сутулиться.

В ухе бубнеж про «назначен зачет» и «следует подойти».

Что-то подсказывает: причина такой информированности господина полковника — не мой простецкий наушник.

* * *

ЗАЧТЕНО.

Система выводит на монитор вердикт — и я от облегчения мычу. Сдираю шлем — все, наконец-то! Тренажер больше не мой палач.

Сицкий тоже сдал, но не особо рад. Потряхивает рукой — судорога. Мирослава нет: не то отмучился еще раньше нас, не то плюнул и ушел, не сдамши.

Мы вылезаем из подвала «Котла». Через четверть часа отбой, и все люди делятся на два типа: либо расслаблены, либо куда-то несутся — доделать делишки. А я ни черта не успел, кроме зачета! Но зачет — успел. Смог. Это же круто, правда? Мы идем к казарме, Ганя вертит носатой башкой, а мне уже все равно.

И тут опять раздается вскрик. Как там — в «Решете».

Резкий, женский, болезненный — это как вообще?! Мы, на минуточку, на военной базе! Но никто вокруг и ухом не ведет, а я пару секунд паникую — галлюцинацию заработал, здрасте!

А потом вижу две фигуры у штаба — под единственной на базе березкой.

Пышная дама в форме — строгая юбка, китель, черные сапоги — стоит в стороне, вполоборота к нам, уперев руки в бока. Что на погонах — не разглядеть, но мундир богатый. Волосы собраны в узел, лицо — неприятное. Перед ней — девушка, на вид лет семнадцати. Высокая, хрупкая. Голова покрыта платком, русая коса, а несколько прядей выбилось. Эдакая… Аленушка.

Это она вскрикнула.

— Думаешь, я тебя просто так держу? — спрашивает женщина. Голос тягучий, вкрадчивый.

И взмахивает рукой. Хлоп!

Девушка вздрагивает, но молчит.

— Или думаешь, что наивные глазки помогут?

Вторая пощечина.

И… Сицкий вцепляется мне в плечо.

— Андрей! Ты… ты чего? Перетренировался?

Я выталкиваю:

— Какого хрена?..

Это что, продолжение зачета? Я должен быстро и правильно отреагировать — значит…

— Да блин, Андрюх, погоди! — Ганя соображает наконец, в чем дело. — Это же Челядникова! А девка — ее крепостная. Ну вот!.. Да не пали ты на них вот так, в упор!! Еще наряд захотел?

Челядникова точно почувствовала мой взгляд. Поворачивает с раздражением голову. Ганя поспешно тащит меня прочь от березы. Как маленький муравей — жука.

Девушка не двигается.

Крепостная. Нет, я отлично знал о существовании крепостных — в юридиках чего только не бывает, особенно в южных и западных. Но… непривычно. Точно в книжку попал по литературе. Еще коса эта, платок… березка! И глазищи на пол-лица.

— Та самая эсбэшница?

— Ну да! Челядникова Глафира Арефьевна, подполковник. — Я уже привык, Ганя всегда в курсе, как кого зовут. — Лютая баба, говорят! Начальство в лицо надо знать, Андрюха…

— А девушка? Как ее зовут?

— Хэзэ, она же крепостная.

Я судорожно пытаюсь вспомнить все, что я знаю, про эту… крепостную зависимость.

— Это значит, девчонка договор подписала кабальный? Верно?

— Ну да.

— Ну то есть… на время?

Ганя смотрит на меня странно:

— Ну… Формально на время, да. Но обычно, Андрей, навсегда эти договоры. На практике.

— Ну что значит «навсегда»? Что нужно, чтобы такой договор расторгнуть?

Наш дворянчик смеется:

— Деньги нужны, Андрюха. Много, много денег.

Перед тем как свернуть к казарме, оглядываюсь. Челядникова, кажись, попустилась: хоть и ругает служанку, но уже без рукоприкладства. А та меня… зацепила прямо. Взгляд, плечи, фигурка — все притягивает. И это не потому, что я почти месяц баб не видел. Отлично выглядит крепостная, так и не скажешь, что в крепости. У нее вон каблуки! — подчеркивают изящество ног.

А у меня… гхм. У меня из парадного — только казенный мундир. И денег — ноль. И папа мне их не пришлет… Да, надо с этим что-то придумывать.