Скопа Московская

— Если герцог Скопин будет убит или пленён, — снова начал Делавиль, — то битву можно считать проигранной. Нужно спасать его.

— Я вам не командир, герр де ла Виль, — буркнул в ответ Горн. — Желаете атаковать — вперёд.

— Вы со своими рейтарами не поддержите меня? — как будто из чистой вежливости поинтересовался француз.

Горн предпочёл отмолчаться. Врать не хотел, а правду говорить было слишком неприятно.

— Pourquoi Pas?[1] — пожал плечами под кирасой Делавиль.

Вопрос был явно риторический и ответа не требовал.

— Рейтары! — выкрикнул он. — Пистолеты к бою! За мной!

И вся масса наёмной конницы шагом двинулась в атаку.

Они успели вовремя. Как раз чтобы спасти прорывающихся через гусар русскую поместную конницу. И те и другие были измотаны удивительно долгой конной схваткой, к каким ни одна из сторон не привыкла. Наскок, стремительная атака, а после отступление для нового захода. Но никак не толкотня на узком пятачке, где с фланга грозят пики ощетинившихся ландскнехтских фанляйнов.[2] Рейтары Делавиля налетели на ринувшихся преследовать русских крылатых гусар. Сперва выстрелили из пистолетов, но не залпом, били почти в упор, чтобы союзников не задеть. А после ударили в палаши. Уставшие гусары на выбившихся из сил конях не приняли боя, предпочли отступить. Упираться им резона не было. Русские бежали, победа всё равно за гусарией, есть чем гордиться. И они предпочли отступить к своему лагерю.

Как-то сами собой закончились схватки на флангах. Панцирники и казаки Заруцкого вместе со служившими ляхам калужскими дворянами ушли к себе. Дети боярские, которых вели Бутурлины и рязанцы Ляпунова отступили обратно к гуляй-городу. Даже пехота и та разошлась на позиции. Ландскнехты Вейера ушли под прикрытие пушек королевского лагеря. Стрельцы же вместе солдатами Делагарди отступили к оставшимся целыми крепостцам, оставив таким образом поле боя за собой.

И это прямо-таки взбесило короля. Он швырнул дорогую подзорную трубу себе под ноги и растоптал её. Только щепки да осколки драгоценных линз во все стороны полетели.

— Проклятье! — выкрикнул он. — Это просто чёрт знает что!

Забывшись, как обычно, Сигизмунд кричал по-шведски, однако и для тех, кто не понимал ни слова, всё было ясно и так.

— Это позор, господа! — обернулся он к своему штабу. — Победа была уже у нас в руках, но мы отступили. Уступили поле боя московитам. Что вы на это скажете, пан гетман?

— Кавалерия истощена долгой рукопашной, — ответил тот, — и на новую атаку даже гусары будут готовы не раньше чем через несколько часов.

— Вы считаете, следует атаковать? — спросил у него король.

— Обязательно, — решительно заявил Жолкевский. — Как только кони и люди отдохнут. Московитские лошади не чета нашим аргамакам, второй сшибки они не выдержат.

— А если это снова окажется ловушка? — засомневался Сигизмунд.

Он отлично видел, как под огонь из крепостиц угодили гусары Потоцких. Знал какую цену пришлось заплатить за спесь брацлавского воеводы. Сам Ян Потоцкий едва вышел живым из этого боя, его едва ли не на себе вынес племянник Станислав, в то время как младший брат Якуб остался командовать гусарами и насилу выжил в безумной рубке. Однако и Якуб и Станислав рвались в бой, рвался и Ян, однако сейчас он лежал в своём шатре и над ним хлопотали врачи. Встанет с постели он точно не сегодня.

— То время, что у нас будет, — предложил Жолкевский, — нужно использовать с толком. Расстрелять оставшиеся малые крепости московитов, чтобы они не посмели и носа высунуть из своего лагеря.

Эта идея королю понравилась, и очень скоро снова загремели пушки. Вот только и крепости московитов огрызались весьма злобно, не давая подавить их польским батареям. У обеих сторон пороху и ядер было в достатке и на них не экономили. Палили часто, так что иные пушки перегревались, а парочка даже взорвалась. Однако особого успеха в разрушении малых крепостей добиться не удалось.

К тому времени, когда можно было командовать атаку, король уже успел остыть, и был готов внимать голосу разума, которым выступил, конечно же, великий канцлер литовский.

— Ваше величество, — обратился он к королю. Момент Лев Сапега, шляхтич старинного рода герба Лис, который вполне оправдывал, выбрал идеальный. Как раз после обильного королевского обеда, завершённого по традиции бутылочкой итальянского, присланной канцлером, — к чему нам так торопиться и кидать в атаку гусар? Ведь московитские крепости оказались прочнее, нежели мы думали, к нашему великому сожалению. Да и бьют оттуда чрезвычайно метко.

Вроде и неприятные слова, но высказал их Сапега таким медовым голосом и льстивым тоном, которые король очень уважал, что слышались они Сигизмунду в тот миг словно сладчайшая похвала. Вроде как ошибись все вокруг, начиная с Жолкевского, а он, король, конечно же, как всегда был прав.

— Гусары отдохнули и кони грызут удила, — всё же попытался возразить Сигизмунд. — Жолкевский может и конфедерацию собрать, чтобы ударить по московитскому лагерю без приказа.

Увы, гетман польный, как и любой шляхтич в Речи Посполитой имел такое право, закреплённое Генриковыми артикулами[3] и никакой кары за это не понёс бы, даже если б ему в голову взбрело поднять прямое восстание против короля.

— Ещё одной конфедерации армия может и не выдержать, — честно ответил ему Сапега, — и гетман польный это понимает. Мы ещё не оправились от конфедерации офицеров Зборовского, чтобы собирать ещё одну.

— Они с радостью примкнут к Жолкевскому в этом случае, — каким бы благостным ни было настроение короля, мыслить ясно он не перестал даже после сытного обеда и бутылки хорошего итальянского. — Уж они-то грызут удила сильнее других.

Опозоренные пленением командира, гусары-товарищи и офицеры хоругвей Зборовского и в самом деле рвались в бой сильней остальных. Они отчаянно хотели рассчитаться за позор Клушина и вырвать своего командира из рук дикарей-московитов. Удерживать их и дальше становилось с каждым днём всё сложнее. И даже тяжёлый сегодняшний бой не сильно снизил их решимость.

— И всё же Жолкевский на это не пойдёт, ваше величество, — покачал головой Сапега. — Он умён и не станет раскачивать нашу общую лодку.

В том, что всё висит на тонком волоске король не сомневался, а Сапега был достаточно умён, чтобы не пытаться его переубедить. Их армия велика, бояре в Москве готовы открыть им ворота и признать любого царя, которого он, Сигизмунд III, даст им, хоть своего сына Владислава, хоть нерождённого ублюдка второго самозванца. Однако пока на пути к столице стоит войско Скопина-Шуйского, верного своему царю словно пёс, у польского короля нет никаких шансов провернуть задуманное.

— Так что же вы предлагаете, пан канцлер? — поинтересовался король больше из вежливости, он и сам отлично понимал в чём будет заключаться предложение Сапеги.

— Отложить атаку на завтра, — вполне оправдал ожидания тот, — ограничившись продолжением артиллерийского обстрела московитского лагеря и передовых крепостиц. Однако не ограничиться лишь этим. В вашей армии достаточно венгров и казаков. Их можно отправить к тем крепостям ночью, чтобы они под покровом темноты попытались поджечь стены московитского табора, а также передовых крепостей. В случае удачи поджога можно также отправить их ранним утром на пеший приступ этих крепостей.