Скрипач

Мальчик взял протянутую бумагу и недоверчиво поежился под любопытным, но ласковым взглядом незнакомца. Прочитав, он немного подумал над тем, стоило ли рассказывать правду этому человеку.

– Я… Меня зовут Кристоф Бернар… Я искал деньги. А эти… эти… – выдавил, наконец, из себя мальчик, и слезы снова навернулись на его глазах.

«Это твоя скрипка?» – написал Ганс.

Обиженно выпятив губы, мальчик кивнул головой.

«Сыграешь для меня? Тогда я смогу заплатить тебе деньги», – вывел своим ровным почерком на бумаге Сотрэль.

Лицо мальчика просияло. Ганс подал ему скрипку. Неловко спрыгнув с кресла, мальчик взял скрипку, покряхтел, поправляя её на плече и, старательно сдвинув брови в одну сплошную линию, начал играть, временами посапывая от стараний.

Ганс заворожено следил за ребенком, и отчего-то душа радовалась. Молодой человек угадывал каждое следующее движение неопытных маленьких ручек и готов был смеяться, когда у мальчика что-то вдруг не выходило, и он обиженно выпячивал губы, ещё больше хмурясь и пыхтя от стараний. Вошла прислуга с подносом, но мальчик не обратил на неё внимания и доиграл пьесу, и только после этого он устремил вопросительный взгляд на Ганса Люсьена. Молодой человек пригласил мальчика присесть за стол. Пока маленький скрипач с жадностью уплетал жареную телятину, закусывая приличными кусками хлеба, Ганс достал деньги, сложил их в небольшой мешочек, куда прибавил ещё канифоль и новые струны и, дождавшись, пока мальчик закончит трапезу, протянул ему мешок. Бросив тот же недоверчивый взгляд на незнакомого господина, мальчик взял мешок и растянул пальчиком завязку, чтобы заглянуть внутрь. Лицо его тут же просияло. Бросив все, он обежал стол и кинулся, чтобы обнять своего благодетеля. Повиснув на шее Ганса, мальчик крепко вцепился в него руками, бессвязно выговаривая слова благодарности, а Ганс радостно посмеивался, но на глазах его были слезы. Наверное, оттого, что он услышал в наивной детской игре этого мальчика то, чего не хватало Женевьеве, то, чего теперь не было и в его собственной игре – душу.

– Маменька будет очень довольна! Очень рада! Спасибо вам, спасибо! – восклицал мальчик, – Вы только заберите лишнее. Я знаю, что не заработал…

Уверяя маленького музыканта, что его игра стоит гораздо дороже, Ганс освободился из крепких объятий и, приказав дать маленькому бродяге еды на дорогу, отправил прислугу проводить его.

«Если тебе вдруг будет плохо, отыщи меня, и я всегда помогу», – написал Ганс напоследок, прощаясь с мальчиком.

Сотрэль погасил свечи и плотно прикрыл дверь. Уже совсем стемнело. Стоя у приоткрытого окна за тонкой занавеской, Ганс наблюдал, как мальчика проводили к парадному входу. В его руках была большая котомка с едой и деньгами. Радостный, он побежал по дорожке прочь от дома и вскоре скрылся из виду.

Пройдясь по кабинету туда-сюда, Ганс присел за письменный стол и

вытащил из нижнего ящика свои старые записи и ноты, выкинуть которые у него никак не доходили руки.

Среди путевых заметок, переписанных стихов и нот Ганс обнаружил незаконченное каприччо, сочиненное им самим. Пролистав ноты и пробежав глазами по строчкам, внутренним слухом Ганс представлял, как должно это звучать.

В этот момент раздался стук в дверь, и из открывшейся щели показалась голова дворецкого.

– Мосье, гости вас заждались, – сказал старик.

Сославшись на сильные боли в ногах, которые молодой человек частенько испытывал (видимо, дали о себе знать юношеские годы), он передал послание к гостям, в котором говорилось о том, что хозяин не может продолжить участие в торжестве, но гости могут веселиться сколько им угодно. Как только дворецкий ушел, держа в руках сочиненную сходу записку, Ганс обернулся к высокому стеллажу, в котором стояли книги. Он открыл дверцу, подставил стул и, взобравшись на него, достал с верхней полки запылившийся футляр. Сердце забилось чаще, и рука дрогнула в тот момент, когда юноша открывал замок.

Радостный вздох сорвался с губ, когда юноша коснулся руками обломленного грифа. Воспоминания мигом нахлынули.

Проводя рукой по пыльной обечайке, Ганс вспоминал то, что так старательно пытался стереть в своем сердце почти два года. И чем больше подробностей он припоминал, тем большее отвращение он чувствовал к теперешней жизни. То, что прежде казалось ему весельем и счастьем, теперь представилось совершенно ужасной праздностью.

Аккуратно уложив скрипку обратно, Ганс Люсьен оставил футляр на столе с твердым намерением завтра же отправиться к Вийому. Затем он подошел к стеклянной витрине, стоящей тут же в кабинете и, выбрав из всей своей коллекции инструментов скрипку L`Animaмалоизвестного генуэзского мастера, снял с рук перчатки, носить которые сделалось для него привычкой, и начал играть незаконченное каприччо.

Здесь было все: сложные переходы, трели, арпеджио, невероятные пассажи, необычные штрихи для правой руки, но не было одного единственного – души.

Тогда Ганс начал играть другие произведения и снова не слышал этого

единственно важного компонента.

Тогда он стал вспоминать, что же он делал для того, чтобы играть «с душой». Воспоминания прошедшего возвращались медленно, наполняя сердце юноши новым, или забытым старым, чувством свободы и трепета перед чем-то неизвестным. Выводя каждую новую ноту, он вслушивался. Не получалось – он пробовал снова. Ганс полностью окунулся в мир своих ощущений и мыслей, что даже не заметил, как дверь тихонько приоткрылась.

– Кхм-кхм… Как ваша нога? – спросила появившаяся в дверях Женевьева.

От неожиданности Ганс испуганно и резко обернулся.

Сообразив, что к чему, юноша прошелся до стола, написал что-то на бумаге и протянул девушке, устремив на неё взгляд не то умоляющий, не то обиженный.

– Спасибо, я чувствую себя намного лучше, но все равно не могу продолжить торжества. Вам лучше было бы вернуться к гостям и украсить вечер своим присутствием… – прочитала девушка.

Ганс понимал, что выразился совсем не изящно и даже немного грубо, но у него сейчас не было абсолютно никакого желания беседовать с девушкой, которой ещё несколько часов назад он хотел предложить стать его женой.

– Хорошо, если вы не желаете меня видеть, я уйду, – чуть ли не со слезами проговорила девушка, развернулась и поспешила к выходу.

Ганс не стал её останавливать. Когда она дошла до лестницы и обернулась, он все ещё стоял у открытой двери, но смотрел вперед прямо и без смущения. Вздохнув, она ушла.

Ганс снова взял скрипку и начал играть. Каждая нота давалась ему тяжело, потому что теперь он вдумывался в смысл каждого звука и искал эмоциональные отклики на каждую ноту в своем сердце.

Тем временем все гости уже разъехались. Женевьева, уехавшая последней, по причине того, что она возложила на себя обязанности хозяйки и провожала гостей, оставила Гансу записку. Уже светало, а скрипач, увлеченный новой нравственной работой, происходящей внутри него, ещё не ложился спать. Он не чувствовал усталости. Напротив, что-то будто бы ожило внутри него, вместе с чем он чувствовал необыкновенный прилив сил и бодрости. Дождавшись девяти утра, юноша взял футляр с Анной-Марией и отправился к скрипичному мастеру.

Сотрэль знал, где живет Вийом, но также он знал, что мастер тяжело

болен (множество людей даже думали, что Жан батист умер несколько месяцев тому назад, но он лишь скрылся в своей небольшой квартирке-мастерской и никого не принимал) и вряд ли возьмется за работу. Но Ганс не хотел терять последнюю надежду.

Мастерская Вийома располагалась прямо в его квартире. Выйдя из экипажа, Ганс прижал футляр с инструментом к груди и бодрым шагом направился в мастерскую.

Постучав, Ганс некоторое время ожидал ответа, но никто не открывал двери. Молодой человек постучал ещё раз. И через пару минут ему открыл небольшого роста сухонький юноша лет пятнадцати.