Следователи

— Геннадий. Оливетский Геннадий. У нас разные фамилии. Нет, не проходил... — он хотел что-то добавить, но промолчал.

— А ваша фамилия?

— Паламарчук. Это мой пасынок.

— Сколько ему?

— Тринадцать. Нет, уже четырнадцать...

— Когда ваша жена заканчивает работу? — вопросы следователя были самые общие.

— В девять вечера. Она во второй смене.

— Дома днем никого не было?

— В это время всегда один Геннадий... — по вискам его стекал пот. — Только... ради бога! Не говорите пока жене!

— Она не знает?

— Ее вызвали с работы. Сказали, что Геннадий ранен. Сейчас она во втором подъезде, у соседей. К ней приехала «Скорая»... — он вдруг замолчал, потом заговорил сбивчиво, чуть в нос: — Нельзя это так оставить, следователь. Надо найти, покарать... Никак нельзя оставить...

Соседке по лестничной площадке на вид было не больше тридцати пяти. Она выглядела крепко сбитой, круглой, похожей на небольшой прочный бочонок.

— Паламарчуки наши соседи все годы...

— С тех пор, как заселили дом?

— Все пять лет.

Перед тем как выйти к следователю, она чистила рыбу: рукава кофточки были высоко подвернуты, у запястья свинцово блеснула рыбья чешуя.

Осторожно, чтобы не испачкать, соседка достала из нагрудного кармана сигарету. Майор Репин щелкнул зажигалкой.

— Спасибо, — соседка рукой разогнала дым.

— Что у них за семья?

— Трое. Муж, жена, ребенок. Это ее сын от первого брака.

— Как они живут?

— Чужая жизнь! Сами знаете...

Шивене показалось, что она преуменьшает степень собственной осведомленности.

— У них всегда тихо. Идешь по площадке — и будто вымерла квартира. Будто никого в живых.

— Заходите к ним?

— По крайней необходимости. Как и они к нам. Спички кончились, телефон не работает...

— Посторонние их часто навещают? Родные, знакомые?

— Можно сказать, почти никого не бывает... — чтобы не дымить на следователя, она отставила согнутые в локтях руки назад и чуть в стороны. — Только бабушка, ее мать. Еще два-три человека. Живут замкнуто. Даже новоселье не отмечали.

— А к мальчику кто-нибудь ходил?

— К нему ходили. Друзья, одноклассники. Бывает, иду к себе — кто-то звонит. Книгу взять или передать что-нибудь. Геннадий сначала обязательно в глазок посмотрит. Потом накинет цепочку. Только тогда приоткрывает... Щелка у-узкая! Это отчим его вышколил!

— Паламарчук выпивает?

— Никогда не видела пьяным.

— Но сегодня он в явном подпитии!

— За все время был несколько раз навеселе.

Шивене показалось, что угрюмый Паламарчук вышколил не только пасынка.

— Да и то сказать! Люди работают... Дома не сидят. Ольга, жена, — сменный инженер на фабрике. Сам Паламарчук — огранщик. Работа нелегкая.

— В чем он обычно ходит?

— Как сейчас. Костюм, куртка.

Снизу по лестнице поднялся второй инспектор уголовного розыска — Буславичус, длиннорукий, худой, с оспинами на лице.

Соседка заметила, словно оправдываясь:

— Паламарчук вроде невидный из себя, но физическая сила в нем!.. Исключительная! Я наблюдала, как он металлолом ворочал у школы. А Геннадий — послушный. Из него веревки вить. На весь двор один такой — тише воды, ниже травы.

— Видели Геннадия сегодня?

— При мне пришел, — соседка сбила пепел с сигареты, и он хлопьями упал между перил. — Я стояла у подъезда. С коляской. Минут двадцать третьего. Все ребята уж прошли из школы. Тут и он идет.

— Один?

— Один.

— Помните, в чем он был одет?

— Как обычно. Школьная форма, сверху пальто коричневое. С портфелем.

— Вы долго еще были во дворе?

— До половины третьего. Потом ушла. Без пятнадцати четыре снова вышла минут на двадцать.

— Никого посторонних не видели?

— Нет! — видно, она уже задавала себе этот вопрос. — Пока я стояла, никто не приходил. Это точно.

— Паламарчука видели?

— Только когда зашел ко мне. В половине восьмого. Звонок. Думала, зять. Пока шла открывать, еще звонок. Сосед! Вошел, закрыл за собой дверь. Я сначала не поняла...

— Повторите, что он сказал, когда вошел, — попросил Буславичус. Инспектор уже заходил к соседке. Решив, что Шивене захочет получить начальные сведения из первых рук, он через Репина вызвал следователя на лестничную площадку. — Дословно, пожалуйста, то, что сказали мне, — он сбил на затылок жесткую дерматиновую шляпу, вытер платком лицо.

«У мужчин в милиции все-таки ужасные шляпы... — как о постороннем, мимоходом подумала Шивене. — А вот женщины-следователи у них следят за модой...»

Соседка вздохнула:

— «Выйдите, — сказал, — посмотрите, что натворили, негодяи!»

— «Негодяи!» — Буславичус отметил последнее слово.

— Я выскочила. Дверь в квартиру Паламарчуков была открыта. Глянула!..

— Кто вызвал милицию? Он?

— Я, — она осторожно выпустила струйку дыма в сторону. — Главное, мать Геннадия буквально дрожала над ним! Будто предчувствовала! При первой возможности бежала домой. С работы звонила, узнавала...

— Где она сейчас? — спросила Шивене.

— В соседнем подъезде, если не увезла «Скорая». Ей сказали, что Геннадий только ранен.

— Паламарчук просил не говорить?

— Умолял! — соседка взглянула Геновайте в глаза. — У матерей, говорят, сердце — вещун... — она намекала на то, чего не решалась произнести.

— Когда вы входили к Паламарчуку, вам ничего не бросилось в глаза? На полу, у двери... — спросила Шивене.

— Кусочек смолы или стекла... Не знаю. Между прочим, когда Паламарчук звонил ко мне, его видел полковник-отставник с шестого этажа. Может, он что-нибудь знает...

— Он здесь?

— Уехал к детям. На Антакальнё. Перед вашим приездом. Разволновался... Наверное, там заночует.

— Вы — старший следователь Шивене?

Мужчина лет шестидесяти стоял рядом с девушкой-сержантом, дежурившей у входа в прокуратуру. Шивене увидела его сразу, войдя в подъезд. Она возвращалась с места происшествия, усталая — всю ночь не сомкнула глаз.

— Я — Шивене.

От входа в коридор шла дорожка мокрых следов: на улице снова начало таять. Отпечатки подошв тянулись к следственным кабинетам.