Следователи

В квартире было перевернуто почти все, что можно было перевернуть. Вещи валялись на полу. Дверцы, ящики, коробки были открыты. Сдвинута большая часть стекол, закрывавших полки и секции. Тем не менее ничто не напоминало о квартирных ворах — те, нанося ущерб, почти не оставляли следов. «Словно намеренно создавали картину разгрома, — подумала Шивене. — Или что-то искали — вслепую, наугад, не заботясь о последствиях».

Паламарчуки жили обеспеченно. Секции и витрины дорогого — черного дерева — секретера были наполнены хрусталем. Когда в гостиной зажгли свет, отблеск хрустальной люстры мгновенно поселился в дальнем углу, на полке, чтобы потом со всех фотографий места происшествия ударить отраженной вспышкой огня.

Из открытого бара, сорванная дверца которого валялась внизу, на паласе, выглядывали горлышки бутылок. В спальне, на полу, были разбросаны бумаги, пластмассовые части разбитой ручки электрического утюга, выброшенная из шкафа одежда.

Всюду виднелись пятна, которые в протоколах осмотра называют бурыми, а в жизни — кровяными или кровавыми. На стенах. На дверях туалета, ванной.

— Гражданин следователь, — обратился к Шивене Паламарчук. Она уже несколько минут чувствовала его тревогу. — Я хочу выйти из квартиры. — Он пригладил падавшие по обе стороны крутой лысой макушки волосы. — Можно?

— В принципе, да... — Шивене внимательно взглянула на него. — А что вы хотели?

Он замялся:

— В соседнем подъезде жена. Она волнуется. Я хотел...

— Может, вначале позвонить? Если ей сделали укол и она уснула, нет смысла беспокоить.

Он неохотно кивнул.

— Но у меня нет номера телефона!

Шивене попросила Антоноваса вызвать снизу оперативных работников. Появился Буславичус. Свою ужасную шляпу он опять сбил на затылок. Еще через минуту вошел Репин. В прихожей они провели небольшое совещание.

— Что с женой Паламарчука? — спросила Шивене.

— В больнице, — ответил Буславичус, — в очень тяжелом состоянии. Врачи опасаются за ее жизнь.

— Мне кажется, Паламарчуку об этом лучше пока не сообщать, — подумала Шивене вслух. — Новостей никаких?

— Коллеги обходят квартиру за квартирой. Никто из жильцов никого подозрительного во дворе не видел. Служебно-розыскная собака довела до ближайшей троллейбусной остановки и потеряла след.

— Сил достаточно?

— Вполне.

— Важно как можно больше узнать о семье мальчика и о том, кто мог их посещать!

— У Паламарчуков под домом сарай, — сказал Репин. — Как и у всех, впрочем. В подвале. Хозяин не говорил?

— Нет.

— Весьма оборудованный. С такими же крепкими запорами, как и квартира.

— Интересно, — Генуте задумалась. — Пожалуй, спустимся туда. А как быть с Паламарчуком? Он рвется к жене. Кто-то должен его успокоить.

— Я позвоню ему, — сказал Репин.

— Дайте три гудка и положите трубку. Потом снова наберите номер, — предупредила Шивене.

— Вы не исключаете, что кто-то захочет связаться с Паламарчуком по телефону? — спросил инспектор.

— Не знаю. Но лучше все предусмотреть.

Репин позвонил через несколько минут.

— Женщине в больнице сделали укол, — доложил он. — Она спит. Будить врач не рекомендует... О сарае не забыли?

— Нет... Я передаю трубку ее мужу. Объясните сами.

Переговорив с Репиным, Паламарчук успокоился, но только на несколько минут.

— Могу я постоять у двери на площадке? — спросил он. — Так душно!

Антоновас открыл форточку, но Паламарчук больше не жаловался на духоту. У него появилась новая мысль:

— Я должен сам видеть, в каком состоянии жена! — он так и не успел окончательно протрезветь.

— Сейчас мы выйдем из квартиры, — сказала Шивене.

— Могу узнать, куда?

— В сарай.

— Зачем туда лезть? — он угрюмо взглянул на Шивене. — Там же пыль, грязь... И ничего ценного.

— Вы давно там были?

— Не помню... — он снял очки, протер толстые стекла. — Кажется, недавно. Но зачем? Не могу вспомнить...

В сопровождении оперативных сотрудников они спустились вниз. Подвал оказался длинным, с узким зигзагообразным проходом под всем домом. По обе стороны его тянулись двери клетушек-сараев. За Репиным шел Паламарчук, показывавший дорогу. Сзади гуськом тянулись остальные. Последней шла Шивене.

«Знаешь, о чем я всегда думаю перед началом осмотра? — сказал однажды Петраускас. — О том, что это не шахматы! Первый ход здесь делают черные. И тот, кто делает первый ход, обречен. Нельзя совершить преступление, не оставив следов. Но и мои ошибки — следователя — тоже начинаются здесь. Таково правило. «Не спеши, — твержу я себе, — как бы тебе ни хотелось ускорить события!»

«Кажется, пока я не успела сделать ни одной ошибки, — подумала Шивене. — Ничего еще не упустила. Главное теперь — не спешить...»

Наконец Паламарчук остановился, достал ключи. Замки на сарае оказались отечественными, но тоже повышенной секретности. Да, Паламарчук был человеком основательным и не любил, когда другие суют нос в его дела.

Он зажег свет.

— Сюда, по-моему, они не залезли. Все на месте.

— Может, мне поручите? — Антоновас окинул взглядом вечерний костюм Шивене, оседающую на свету кирпичную пыль и шершавые доски перегородки.

— Ничего.

Маленькое квадратное помещение оказалось наполовину пустым. Старая корзина, чемодан. На стеллаже — несколько трехлитровых банок. Консервированные овощи. Особняком лежал плотницкий инструмент: несколько топоров, пилы. Стена напротив — голая, в центре — крюк. «Здесь что-то висело...» — подумала Геновайте. На всем ровным слоем лежит пыль.

— А это? — у самого входа Шивене заметила сверток, обернутый тряпкой.

Паламарчук пожал плечами:

— Рабочий халат. Я им не пользуюсь.

— Давайте захватим с собой. Я хочу взглянуть.

«Перед приездом милиции преступник мог спрятать одежду со следами крови и другие улики в сарай, чтобы потом, выждав время, их уничтожить. В этом случае преступника не надо искать далеко...» — рассуждала Шивене.

Поднявшись в квартиру, расстелили халат в прихожей. Он выглядел почти новым. Геновайте уже отметила: обитатели квартиры, взрослые и мальчик, тщательно ухаживали за вещами. Все, до чего преступник не дотрагивался, было чисто, выглажено и тщательно сложено.