Следователи

— Несколько раз. Дома был только сын. Он сказал, что отец ушел вместе с соседом, который живет выше этажом. И они взяли с собой собаку.

— В каких вы взаимоотношениях с этим соседом?

— Даже не здороваемся.

— В какое время вы позвонили четырнадцатого марта в последний раз?

— В девять вечера. Мужа еще не было. Я попросила сына передать ему, чтобы, когда придет, позвонил в больницу, в ординаторскую, и узнал, какие вещи мне необходимы при выписке.

— Он звонил в тот день?

— Нет.

— Пятнадцатого он приехал за вами?

— Да. Перед обедом. Вместе с сыном.

— Вы заметили у него на лице свежие царапины?

— Заметила. Он сказал, что поругался с кем-то у магазина. Кто-то хотел отобрать у него водку.

— Какого числа это случилось?

— Он сказал — накануне.

— То есть четырнадцатого?

— Да.

— Когда вы узнали о гибели Геннадия?

— Пятнадцатого вечером. К нам пришла сестра мужа и сообщила, что похороны Геннадия назначены на четверг.

— Ваш муж переживал случившееся?

— Он был удивлен.

— Вы с мужем участвовали в похоронах?

— Да. Муж нес крышку гроба.

— А на поминках были?

— Нет. Мне стало плохо, и мы ушли.

— Ваш муж не высказывал каких-либо предположений о том, кто мог совершить убийство?

— Мы об этом почти не разговаривали. Он сказал только, что убийцу могут и не найти.

Перед райотделом стояло несколько машин, но черной «Волги» прокурора города среди них еще не было. Шивене поставила «Жигули» у тротуара и направилась к дверям. Симпатичный сержант у входа приложил руку к козырьку:

— Сбор в кабинете начальника управления, товарищ старший следователь.

До совещания еще оставалось время. Шивене приехала пораньше, чтобы переговорить с инспекторами, входившими в ее группу.

— Репин на месте? — спросила она у сержанта.

— Здесь.

— А Буславичус?

— Только что приехал. Тоже наверху.

Она застала обоих инспекторов уголовного розыска в кабинете Репина. Сам Репин, плотный, с большим лбом и далеко ушедшей, как во время отлива, волной волос, писал рапорт. Получалось плохо, и он хмуро вчитывался в написанное. Буславичус пил чай. Их ужасные шляпы висели на вешалке рядом с зонтами.

Увидев Геновайте, майор Репин поднялся.

— Надо подытожить, что у нас есть, — сказала Шивене, проходя к столу.

Буславичус допивал чай. Геновайте невольно прислушивалась к его мелким старательно-бесшумным глоткам.

— Что насчет Оливетского? — она расположилась за столом на месте Репина.

— Я только что с улицы Ариму, — Буславичус, сделав последний глоток, поставил стакан на сейф.

— Есть новости?

— Есть. Но сначала, по-моему, Репин хочет сообщить о показаниях Самолетова.

— Того, что работает с Паламарчуком?

Репин взял со стола исписанный лист бумаги:

— Да. Тоже огранщик. Четырнадцатого марта Самолетов вместе с Паламарчуком и другими после работы был на профсоюзном собрании цехов-смежников. После собрания кто-то предложил «посидеть». Так и сделали. Примерно с шестнадцати до семнадцати тридцати выпивали в ближайшей столовой на Дзержинского: Самолетов, Паламарчук, Захаров, Горак...

Для Шивене это не было новостью. На допросе Паламарчук, уже трезвый, подробнейшим образом рассказал обо всем, что было с ним четырнадцатого после работы, и назвал всех, кто мог его видеть во второй половине дня.

— Свидетель не путает... — Репин отложил бумагу. — Паламарчук выпивает редко. «Мужчина он трезвый», — сказал Самолетов.

— Где они были после семнадцати тридцати?

— Зашли к одному рабочему из их цеха, тот живет на Дзержинского...

Буславичус вздохнул:

— Если бы Паламарчук в тот вечер был трезв, мы, возможно, проверяли бы на одну версию меньше... — он тоже поднялся. — Мы с Репиным только что говорили об этом. Теперь я расскажу об Оливетском-старшем. Загадочная фигура на нашем горизонте!

Шивене поправила прическу.

— Я слушаю.

— Приходит домой, когда заблагорассудится. Иногда ночью, иногда совсем не придет. Никто не знает, где бывает и чем занимается.

— Он работает?

— Техником на заводе строительно-отделочных машин. Часто приезжает на такси, что-то привозит. Жена, как считают, махнула на него рукой. Жильцы дома Оливетского боятся.

— Боятся?!

— Точнее сказать, опасаются... Обходят. Я тоже удивился, тем не менее это факт. Жестокость проскальзывает, как Оливетский ни пытается ее скрыть. Вчера помог соседке сумку донести, справился о здоровье. А сегодня повернулся спиной, оттер от лифта... Еще пример. Под окнами несколько дней выла собака. Кто-то предложил вызвать эвакуаторов. «Не надо», — сказал. Думали, жалеет животное. Наутро собака была убита.

— У него ружье?

— И ружье, и охотничье разрешение. Убил и снял шкуру.

— На шапку.

— Именно. И в этой шапке появился во дворе... — Буславичус, чувствовалось, составил себе представление о подозреваемом. — В доме полный достаток. Фарфор, ковры. Жена имеет отношение к дефициту. Никто к ним не ходит, кроме соседа — шофера междугородных перевозок.

— С ним вы и встретились... — предположила Шивене. Она отодвинула недописанный рапорт Репина, оперлась локтями о стол.

— Точно. Паулаускас Донатас, уроженец Тракая, двадцать восемь лет.

— Оливетский работал четырнадцатого?

— Нет. Я проверял. На работе его не было. Утром ушел из дома и появился только вечером.

— Где он был?

— Неизвестно. Вернувшись, вел себя странно. Паулаускас видел его в тот день.

— Он заходил к Оливетскому?

— Да. Жены не было. Ребенок уже спал. Оливетский что-то убирал на полке в ванной. Паулаускас покурил в кухне.

— Сосед ничего не заметил? — спросила Шивене. — Кровь, следы борьбы, царапины?

Буславичус качнул головой.