Следователи

— Я к вам... — мужчина пошел рядом. — Хочу поделиться соображениями по поводу вчерашнего убийства в Виршулишкес. Можно?

Геновайте мельком оглядела его. Седые волосы, седые аккуратно подстриженные усики. Худое лицо. Форменная синяя фуражка с крабом, похожая на морскую. Длинный не по моде плащ.

— Прошу.

— Рабенау Анатолий Титович, — в кабинете он представился. — Между прочим однажды имел честь видеть вас. Вы выступали перед общественностью... Но сейчас о другом. Я живу с Паламарчуком в одном доме.

— Знакомы с ним?

— И да, и нет. Не помню, как вышло... То ли он первый не поздоровался, то ли я случайно не сразу его заметил... Только получился парадокс. Не здороваемся, но разговариваем. Оба — члены правления кооператива. За последнее время имел возможность к нему присмотреться... — Рабенау осторожно, ладонью, погладил виски.

— Еще немного о себе, пожалуйста, — попросила Геновайте. — Вы пенсионер?

— Да.

— Живете с семьей?

— Один. Говорят, сейчас модны поздние разводы. Не знаю. По-моему, это чушь.

— Возможно.

— На разводы не может быть моды. И вообще на чувства — на любовь, на ревность. Другое дело, вещи, украшения... — он подтянул полы плаща. — В свое время Паламарчук устроил под окнами цветник. Посадил кусты, деревья. Вначале все были ему благодарны. Ухаживал, поливал. Потом начал огораживать. В один прекрасный день все обнес проволокой. Да какой! Осталось ток пустить! Как-то один мальчик залез в цветник за мячом. Вы бы слышали! Сколько угроз в защиту зеленого друга! Мать мальчика рассказывала — ночью бедняга даже обмочился от страха!

— Мне он показался скорее угрюмым, — заметила Шивене.

— Это есть. Он и на пасынка влиял. С Геннадием я часто разговаривал. В свое время пришлось работать с молодежью, заниматься самодеятельностью. Я заметил, Геннадия все интересовало. Особенно сцена. Но заняться ею он не мог.

— Почему?

— Паламарчук и слышать не хотел: «Пустяки!» Если Геннадий читал стихи или приключения, опять: «Займись делом!» Мальчик, по-моему, его раздражал... — Рабенау помолчал. — Отчим старался навязать ему свое. И делал это без такта и педагогического чутья. Я сам слышал. Паламарчук — пасынку: «Иди на турник!» Геннадий: «Сейчас не хочу». — «Иди, я сказал!» — «Пусть хоть люди пройдут...» — «Я кому говорю?!» Несколько раз Геннадий, по-моему, убегал...

Шивене неясен был приход Рабенау, пока тот не сказал:

— Я, знаете, всю жизнь мечтал о сыне. Но не довелось испытать чувство отцовства... — И, помолчав, продолжал: — Больше всего Паламарчук заботился о том, чтобы все было тихо. Бывает, идут вдвоем. Впереди Геннадий, позади отчим. У Паламарчука в руке хворостина. Все молча. Попробуй догадайся. Что у них было? А может, только предстоит.

— Геннадий не жаловался?

— Нет. Теперь о том, что меня привело.

— Я слушаю.

— Прошлым летом Геннадию купили велосипед. Отличная дорожная модель. Ездил он аккуратно. Чуть что — вынет из багажника тряпочку, протрет спицу или руль. Вообще мальчишка был аккуратный... На зиму, я видел, велосипед снесли вниз, в сарай. Вы сарай Паламарчука видели, в подвале. Велосипеда там нет?

— Нет.

— О чем я и говорю! В начале этого месяца или в конце прошлого встречаю соседа из шестого дома. Смотрю: несет велосипед. «Решил, — спрашиваю его — заняться на старости?» — «Не себе, — говорит, — внуку!» — «Подержанный? Из комиссионки?» — «Паламарчук продал». Я стал интересоваться: «Как? Почему? Может, сломался?» — «Да нет, цел!» — «А как же Геннадий?» — «Паламарчук сказал — ему ни к чему будет», — Рабенау внимательно взглянул на следователя, глаза его округлились. — Когда случилось несчастье, я вспомнил: «Ни к чему будет!» Понимаете? Отсюда я делаю вывод: выходит, Паламарчук знал, что этой весной Геннадию на велосипеде не кататься! Конечно, дело тонкое. Большую роль будут играть косвенные данные... Или вот еще: называл всегда почему-то только «Геннадий». Не «Гена»! Даже мать, и та — только полным именем!..

«О! Если бы Ионас работал сейчас вместе со мной! — Шивене вдруг подумала о Петраускасе, умнице, эрудите, влюбленном в следствие, — ее первом, рано ушедшем из жизни наставнике. Своим призванием Ионас считал именно расследование убийств в так называемых закрытых помещениях. — Как кстати оказались бы сегодня его типовые версии!»

Весь этот день вспоминался как механическое соединение неотложных допросов, необходимых следственных формальностей, засыпаний на ходу, крепкого кофе, вопросов, ответов.

Геновайте пришла в себя только вечером, когда закрыла наконец кабинет и спустилась к машине. Каменный мешок двора был пуст. Большинство сотрудников уже разъехалось. Только с шестого этажа, из прокуратуры республики, доносился стук телетайпа.

Задним ходом Шивене подала машину под арку. «Беда, когда приходится пятиться». Она не любила это делать. А однажды в результате опроса коллег-автомобилистов установила, что маневр этот вообще дается женщинам-водителям труднее, чем мужчинам.

Но сегодня все было удачно. Она загадала: если «впишется» сразу под арку, значит, с делом все получится. «Значит, все получится!»

Теперь она могла снова подумать о Петраускасе. Ионас, или Джонни, как называли прокурора-криминалиста молодые следователи, не только свободно читал на нескольких языках и следил за всеми новинками в криминалистической литературе — он разрабатывал собственные методики. «Типовые версии Ионаса...»

Она выехала на Капсукас, сделала поворот. По проспекту к площади Гядиминаса двигался стремительный поток машин. Маленький красный «Жигуленок» Шивене увяз в нем.

«Джонни говорил, что преступники в одинаковых обстоятельствах действуют тождественно. Даже предложил что-то вроде матрицы или сетки, которую можно применить при раскрытии не похожих вроде бы одно на другое преступлений...»

На площади Гядиминаса она вышла из машины. Здесь было много народу. У кафедрального собора группа приезжих любовалась скульптурами. Шивене подошла ближе. Угловатые фигурки в рыцарских доспехах, с наколенниками и булавами, смешно вздымали руки и изгибались, словно куклы, которые кто-то невидимый и сильный заставляет принимать смиренные и унизительные позы. Особенно нелепо выглядела одна — с несуразно вздернутыми локтями.

— Скульптор хотел подчеркнуть тщетность попыток средневекового человека быть самим собой, его зависимость от судьбы... — объясняла женщина-экскурсовод.

Геновайте еще постояла, присматриваясь к окружающему.

Беззаботно и весело фланировали по площади подростки. В плащах и куртках, патлатые и стриженые, вихрастые и прилизанные, с гладкими подбородками, с пробивающимся пушком, безбровые и с бровями, сросшимися на переносье.

Высокая девочка, напомнившая Геновайте ее саму много лет назад, вела на ремешке низкорослую рыжую дворнягу, которой мальчишки вокруг оказывали всевозможные знаки внимания: гладили, трепали за уши. Девочка, мальчишки и дворняга находились в состоянии непрерывного движения. Когда кто-то наклонялся, чтобы погладить собаку, другой в это время подбрасывал и ловил ключи, а девочка начинала крутить ремешок, будто собиралась прыгать через скакалку.