Следователи

— Вы не чувствовали себя обделенным? — как-то поинтересовалась Соцкова.

— Я?! — воскликнул Нефедов. — Обделенным? С чего это? Никогда!

Нефедов даже сам вопрос воспринял как оскорбление. Если попытаться вникнуть в психологию преступника, то становится ясно, что одним из движущих факторов для него была боязнь обделенности. Обделенность многими воспринимается как нечто унизительное, о чем надо молчать, с чем надо бороться.

— Так как же все произошло? — спросила следователь.

— Интересно?

— Ничуть. Спрашиваю только потому, что обязана. Протокол требует.

— Вы, наверно, думаете, что я всех ухлопал? Ошибаетесь, только двоих. Дергачева и его жену. А кому нужен этот никудышный слесарь? Жена его тоже... Меня еще благодарить должны.

— За Жигунова тоже?

— Старика я не трогал. Там по пьянке получилась очень смешная история. Дергачев приревновал к Жигунову свою беременную бабу. И ухлопал старика. Разволновался, выпить захотелось. А червивка кончилась. Но он знал, что бутылка есть у Свирина. А тот не отдает. Последняя бутылка, можно понять человека! Дергачев вырвал у него эту бутылку — и по темечку. А купили ее, между прочим, мы со Свириным, собирались идти к нему ночевать. Мне обидно показалось, что Дергачев так распорядился моей бутылкой... Ну и вроде того, что я сильнее оказался...

— Трезвее?

— Это само собой, — горделиво ответил Нефедов.

— И сильнее его жены?

— Лишний свидетель. Нельзя оставлять, — он шаловливо улыбнулся. — Зато и пожил я месяц!.. Тыщу спустил.

— Да, тут об этом подробно рассказано, — Надежда Петровна положила руку на пухлый том. — Сколько же вы тогда выпили?

— Ну как... Сначала Свирин купил шесть бутылок червивки, потом сходил и купил еще бутылку водки. С третьего захода он принес четыре червивки и бутылку водки, а потом еще две водки. Но одну бутылку Дергачев разбил о голову Свирина...

Итак, Нефедов обиделся. Но, обидевшись, можно хлопнуть дверью, слово нехорошее произнести, можно наконец даже кулаком по столу стукнуть и тем выпустить из себя злобу. Но этот человек, уверовавший в свое превосходство над другими, не задумываясь, берет молоток и опускает его на голову обидчика. А потом убирает свидетелей. Тем более что свидетели, сваленные червивкой, неспособны к сопротивлению. Затем поджигает дом и уходит. Увидев, что дом не загорелся, он возвращается и, перешагивая через убитых им людей, стаскивает в кучу все, что может гореть: срывает шторы с окон, приносит газеты, приготовленные к сдаче в макулатуру, бросает в кучу детские одежки и пеленки (совсем скоро матерью должна была стать Дергачева). И снова поджигает. На этот раз вспыхивает очень хорошо. Потоптавшись у забора и убедившись в том, что огонь набрал силу, убийца протискивается сквозь доски забора. От моста оглядывается, видит красные блики в темных окнах соседних домов и быстро шагает прочь.

— Нефедов для меня прежде всего обыватель, — говорит Соцкова. — Злой, недалекий обыватель, готовый в каждом встречном видеть виновника своих неудач. Именно в этом причина преступления. Ну и, конечно, напились они там до озверения. Но что показательно — не пустились в пляс, не запели, не засмеялись... А Нефедов, тот за молоток схватился. Врет, перекладывая часть вины на других... Он один все сделал. Потому и Михаила Жигунова так боялся... Знаете, как иной раз бывает, — добавила Надежда Петровна, помолчав, — и дело в суд подготовлено вроде неплохо, и доказательства признаны убедительными, все прошло гладко, а все не то. Не удалось коснуться живой человеческой души, разбудить ее. Вот так получилось и с Нефедовым. Досадно. А бывает — тебя охватывает тепло, иначе не скажешь, от ощущения, что работа сделана хорошо. Ты видишь, что человек, который прежде ни о чем не задумывался, уходит из кабинета озадаченный, растревоженный. Он начинает осознавать такие неведомые ему раньше понятия, как честь, гордость. Начинает понимать, что не только за бутылку червивки можно любить человека и ненавидеть его. И тогда приходит уверенность: время потрачено не зря. И даже предыдущие дни освещены сегодняшней радостью, сегодняшним теплом согреты...

Леонид Словин «БЕЗ ГНЕВА И ПРИСТРАСТИЯ»

Из протокола допроса подозреваемого

— ...Со дня убийства прошла неделя. А я все еще в тупике и нуждаюсь в помощи. Особенно со стороны близких погибшего!

— Но каким образом? Все, что мы знали, вам известно!

— Объясняю. Я проработала следователем не один год, но, пожалуй, ни разу мне не было так трудно.

— Разумеется!

— Поэтому вынуждена задавать всем один и тот же вопрос. Всем, кто был близок к убитому... И теперь спрашиваю вас. Где вы были днем четырнадцатого?

— То есть в день убийства?!

— Да.

— Вы считаете возможным предложить этот вопрос мне? Мне?!

— Я не делаю исключений, чтобы не быть заподозренной в предвзятости. Извините.

— И все-таки это уж слишком. Понимаете?

— «Когда я взвел курок, когда я целюсь... Нет для меня богов!» Читали?

— Чье это?

— Такубоку. Японский поэт. Исикава Такубоку. Итак...

— Хорошо. Это был вторник... Да, вторник. С утра мглистый, пасмурный. Проснулся по будильнику, как обычно. Сбегал в ванну. Оделся, разогрел завтрак. Попил чаю. Потом пошел на работу.

— Кто вас видел утром? Мальчик проснулся?

— Когда я уходил, он шел в туалет.

— Разговаривали?

— С ним? «Доброе утро!» — «Привет!» Все.

— Что можно сказать о ваших взаимоотношениях?

— На доверии. Самое главное. Но, конечно, не те, что у него с матерью. Она с ним с утра до ночи люлюкалась.

— Как вы были одеты в тот день?

— В куртке.

— В этой?

— Я всегда в одной. Костюм. Он и сейчас на мне.

— Что за работа была четырнадцатого?

— Как обычно. Каждый день одно и то же.

— Что еще?

— Работал до конца смены. По дороге домой зашел в столовую. Пиво. Разве угадаешь, в какой день случится несчастье! Все.

— У вас царапины на лице. Справа.

— Это? Собака. Знак дружеского внимания.

— Тоже четырнадцатого?

— Сейчас не помню.

— К врачу обращались?

— Зачем? Собака домашняя, выросла на глазах.

— Придется показать судебно-медицинскому эксперту. Припомните точнее дату.

— Может, шестнадцатого. Не болит — и не замечаешь. Скорее всего, пятнадцатого.