Следователи

— Вам не приходило в голову снять кольцо с Дергачевой, когда вы убили ее? — спросил у Нефедова на допросе Павел Михайлович Кокухин.

— Как же, приходило, — сказал тот. — Но кольцо сидело плотно, а времени не хватало...

— Жалко было?

— Кольцо? Конечно, жалко. Рублей на двести потянуло бы, не меньше. Но у меня тогда еще оставалось золото, да и деньги тоже... Смирился.

— А за что вы ее убили?

— Да она замахнулась на меня. Сначала я не понял, чем именно, ну, а уж когда ударил, то наклонился, посмотрел. Оказалось — алюминиевая ложка.

— Вы что же, ложки испугались?

— Не то чтобы испугался, а знаете, от неожиданности, наверно.

Как-то на допросе, который проводила Галина Анатольевна Засыпкина, Нефедов посмотрел на нее долгим взглядом и широко улыбнулся.

— Эх, Галина Анатольевна, не знаете вы жизни!

— Да? — следователь была поражена. — Я не знаю жизни или ее изнанки?

— Да бросьте! И с изнанки жизнь остается жизнью. Если бы вы видели, как нас обслуживали в ресторане на Киевском вокзале! А в гостинице «Россия»...

— Это откуда вас в вытрезвитель поволокли?

— Ну уж и поволокли... — оскорбился Нефедов.

— Как же! Поскольку сами вы не в состоянии были передвигать ноги, да и все съеденное, выпитое из вас, простите, лилось, как из помойного ведра...

— Это уж другое дело, — отмахнулся Нефедов от неприятных воспоминаний.

Галина Анатольевна потом долго думала над этим разговором. И признавалась себе, что Нефедов в чем-то был прав. Действительно, ее и его знание жизни, хотя, казалось бы, она тоже насмотрелась всякого, — несопоставимо. В свои неполные восемнадцать он столько всего прошел, через столько святынь переступил, столько растоптал... И все это называет знанием жизни, жизненным опытом. Оказывается, и таким опытом можно гордиться, и он годится для самоутверждения.

А потом появился документ следующего содержания:

«В действиях Нефедова Юрия Сергеевича содержится состав преступления, предусмотренный статьей 102 УК РСФСР (умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах), однако, принимая во внимание, что Нефедов Ю. С. является несовершеннолетним, а расследование этой категории дел производится следователем органов МВД, руководствуясь статьей 126 УПК РСФСР, направить материалы уголовного дела в УВД Калужского облисполкома».

Так дело оказалось у следователя Калужского УВД Соцковой Надежды Петровны. Молодая женщина, не достающая Нефедову и до плеча, рядом с ним казалась совсем маленькой. А тот поначалу капризничал, не хотелось ему опять отвечать на вопросы, которые он считал уже исчерпанными. В конце концов Надежда Петровна сумела переломить его.

Пока шли допросы, уточнялись детали преступления и дело готовилось в суд, родители Нефедова не теряли времени даром. Везде, где могли, собирали справки о том, какой хороший их сын, как он всем нравился, каким очаровательным юношей запомнился жителям городка.

На заводе, где Нефедов числился около месяца, написали: замечаний не имел. Справка из домоуправления: замечаний не имел. Справка из милиции: медвытрезвителем не задерживался. Характеристика из школы: «По характеру добрый, отзывчивый, вежлив со старшими. Участвовал в конкурсах революционной песни, в смотрах художественной самодеятельности, в субботниках и воскресниках по уборке школьной территории. За хорошую работу объявлена благодарность директором школы».

Вот какого юношу судить собрались!

А в общем-то всю эту кампанию можно было назвать достаточно коротко: спасайте кто может! И спасали, понимая всю бессмысленность, бесполезность этой затеи. Но уж очень настойчивы были родители. Как отказать: у них такое горе...

— А вам не страшно оставаться со мной в кабинете? — спросил как-то Нефедов у Надежды Петровны.

— Почему мне должно быть страшно? — следователь отбросила со лба светлые волосы.

— Ну, в общем-то не обычного преступника допрашиваете. У вас такого и не было, наверно, никогда, и не будет... Я ведь могу с вами что угодно сделать. Пока конвоиры прибегут... А я за несколько секунд с вами управлюсь, а, Надежда Петровна?

— Нет, Нефедов, все равно не страшно, — улыбнулась Соцкова.

— Что бы я с вами ни сделал, что бы я вообще ни натворил до двадцать восьмого августа, когда мне восемнадцать исполнится, все равно больше десяти лет не дадут, а десять я уже заработал. До конца августа у меня руки развязаны, Надежда Петровна. Вы поосторожней со мной, повежливей, а то я и осерчать могу... — улыбчиво продолжал Нефедов.

Надежда Петровна позже призналась, что ей стало немного зябко от этих слов. Нефедов растопырил пальцы и так посмотрел на них, словно прикидывал, какую им еще работу дать. Потом взглянул на следователя, ухмыльнулся. Теперь она знает, как ухмыляются убийцы: с какой-то своей мыслью, невнятной, еще не осознанной, почти ласковой.

— Оставьте! — прервала его тогда Соцкова. — Ведь вы отчаянный трус. И сами это знаете. Эта болтовня — самое большее, что вы можете себе позволить. Самое большее. Уж я-то знаю. Вспомните, как вы метались по этому кабинету во время очной ставки с сыном погибшего Жигунова!

Действительно, было такое. Когда решили провести очную ставку с Михаилом Жигуновым, чтобы устранить противоречия в показаниях, Нефедов в полном смысле слова пришел в ужас. Он обещал дать любые показания, какие только требуются, лишь бы устранить саму возможность встречи.

— В чем дело, Нефедов? — не поняла вначале Соцкова. — Что вы разволновались? Я задам вам по нескольку вопросов, вы ответите, подпишете. В этом нет ничего страшного.

— Он меня убьет! Вы понимаете, он только увидит меня, сразу бросится и убьет за своего отца!

— Ну, Нефедов, успокойтесь. Вы же на голову выше Жигунова, не сможет он так просто убить вас.

— Не убьет, так по морде даст! Вам хорошо говорить!

Вот такие неожиданные превращения. Отчаянный убийца оказался не менее отчаянным трусом. Наверно, все-таки злоба и трусость как-то взаимосвязаны, взаимообусловлены. Пришлось для обеспечения безопасности Нефедова ввести в кабинет конвоиров. А Жигунов, кстати, провел очную ставку очень достойно. Ответил на вопросы, подписал свои показания и ушел, даже не взглянув на Нефедова. Тот лишь тогда и пришел в себя.

— Надо же, — как-то обронила Соцкова, — ведь вы, Нефедов, еще совсем молоды.

— Что вы! — воскликнул тот искренне. — Это только с виду.

И действительно. Хотя по закону он назывался несовершеннолетним, в деле есть доказательства, что уже с шестнадцати лет у него был серьезный опыт взрослой жизни — опыт пьяницы, дебошира, грабителя. И не сходившая с его губ шаловливая улыбка на самом деле прикрывала другую — жесткую и безжалостную ухмылку.

Дело Нефедова попало к Надежде Петровне Соцковой, когда преступник уже был задержан. Поэтому при завершении дела, подготовке его к судебному процессу ей представилась нечастая возможность основное внимание уделить внутреннему миру Нефедова, попытаться понять, как все произошло между двадцатью и двадцатью тремя часами девятого марта в доме Жигунова. И она добилась своего, Нефедов рассказал об этом.

В его рассказе больше всего поражала циничная откровенность. Он особо расписывал подробности преступления. Обычно преступники лукавят, стараются убедить всех в собственном раскаянии. Этот же, понимая, что никакое раскаяние ему ничего не даст, даже гордился делом рук своих, претендовал на некую исключительность. И терял самообладание, если Надежда Петровна говорила, что не видит ни в нем самом, ни в его преступлении каких-то особых качеств сильной личности.

Нефедов действительно оказался самоуверенным, нагловатым, недалеким парнем, с очень ограниченным пониманием о жизни, о самом себе. Кто-то когда-то сказал ему, что он красивый. Наверно, каждому из нас кто-то когда-то говорил, что мы красивы. Это приятно, это воодушевляет, придает силы, но мы знаем себе цену. Нефедова же просто заклинило! Все свои заключения, впечатления, доводы он обосновывал собственной красотой. Отсюда — явно повышенные требования к ближним. Согласитесь — чтобы так думать, так вести себя, действительно нужно быть по меньшей мере глуповатым. Будь он поумнее, поглубже духовно, он и жил бы иначе.