Словесное древо

Томск, где есть хорошие врачи, но для этого нужно тебе немедля сходить в Бюро

врачебной экспертизы, куда ты водил меня и где мне выдали свидетельство о том, что я

– инвалид второй группы, страдаю артериосклерозом, кардиосклерозом, склерозом

мозговых сосудов и истерией. Свидетельство у меня было, но осталось на Гранатном в

немецкой Библии и, вероятно, как и всё, что там было, пропало. Необходимо

восстановить этот документ немедля и выслать мне ценным письмом, тогда я буду

иметь повод хлопотать о переводе. Мне здешнее начальство говорило, что это

возможно при наличии документа от Бюро врачебной экспертизы об инвалидности и

болезни. В прежнем моем документе в строке о переосвидетельствовании значилось:

«Нет» — следовательно, документ пожизненный и очень резонный. Добудь его, дитя

мое драгоценное. Поговори с Валентином Михайловичем, спроси его совета, а также и

его удостоверения, что я болел суставным ревматизмом — это тоже нужно и важно.

Сходи к профессору Нарбуту — попроси его выдать мне удостоверение о глубоком

неврозе сердца и общего тяжелонервного состояния с приложением печати и т. п.

198

Кланяйся его семье и попроси Софию Викторовну соорудить мне посылочку: чаю,

сахару, компоту, круп и непременно жиров, лучше шпику свиного, какую-либо теплую

рубаху, кальсоны, если можно, то брюки, хотя бы старые, носки, гребенку и какую-

либо кастрюльку-котелок для варки пищи, эмалированный или какой другой, но

полегче. Посылка может быть весом до 15 кило — это новые почт<овые> правила.

Здесь растительной пищи нет. Поэтому мне нужен компот и лук в головках, чтобы не

заболеть цингой. В тюрьме мне ошибочно рассказывали, что в Колпашеве растут

огурцы — в нем не сеют и не жнут. И съестное редкость, и цены на всё чудовищные.

Бутылка молока 2 р. 50 коп. Небольшой хлебец фунта два — 6—7 руб. Масло 30 руб.

кило, но пахнет медведем, рыба — караси 3 руб. штука. Мука 75 руб. пуд и т. д. Но всё

это и за деньги надо купить умеючи. Потому что всё редко и скудно. Чем же ты

утешишь меня — друг мой?! Можно ли мне питаться надеждой на регулярную

месячную помощь, хотя бы на хлеб и воду? Напиши мне об этом! Раздобудешь ли ты

для меня что-либо теплое на зиму? Валенки, штаны ватные, варежки, портянки

бумазейные, шапку с ушами размер 15У2 вершков в окружности, шарф, рубаху

вязаную. (Теплое пальто мне обещали прислать из Москвы.) Но предупреждаю, не

обижай себя! Мне будет тяжело знать, что я для тебя обуза. Подумай об этом и обо всем

остальном — поговори с моими друзьями и т. п. Сообщи мне — следует ли мне

выслать тебе доверенность на мою квартиру и на всё, что в ней находится, или тебе это

трудно и тогда можно хотя бы Клычкову, у него теперь квартира в доме писателей и

места много?

Как бы хотелось пролить к тебе сердце свое, высказать, что накопил, но бумага

тоже, как жизнь, конечна. Буду ждать от тебя письма — оно будет для меня великой

радостью. Телеграмму я получил. Она мне очень помогла и укрепила душевно.

Прощай, дитятко! Будь счастлив. Пусть мое страшное несчастие научит тебя, как

нужно быть четким и бережливым к своей судьбе в жизни! Кланяюсь моим друзьям!

Кланяюсь тебе - единственному и незабвенному в жизни и смерти моей. Прощай!

Прости!

Колпашев, до востребования.

5 июня 1934 г.

199. Н. Ф. ХРИСТОФОРОВОЙ

10 июня 1934 г. Колпашево

Дорогая Надежда Федоровна! После четырех месяцев тюремной и этапной агонии я

чудом остался живым, и, как после жестокого кораблекрушения, когда черная пучина

ежеминутно грозила гибелью и океан во всей своей лютой мощи разбивал о скалы

корабль — жизнь мою, — до верха нагруженный не контрабандой, нет, а только

самоцветным грузом моих песен, любви, преданности и нежности, я выброшен

наконец на берег! С ужасом, со слезами и терпкой болью во всем моем существе я огля-

дываюсь вокруг себя. Я в поселке Колпашев в Нарыме. Это бугор глины, усеянный

почерневшими от непогод и бедствий избами. Косое подслеповатое солнце, дырявые

вечные тучи, вечный ветер и внезапно налетающие с тысячеверстных окружных болот

дожди. Мутная торфяная река Обь с низкими ржавыми берегами, тысячелетия

затопленными. Население - 80% ссыльных - китайцев, сартов, экзотических кавказцев,

украинцев, городская шпана, бывшие офицеры, студенты и безличные люди из разных

концов нашей страны — все чужие друг другу и даже, и чаще всего, враждебные, все в

поисках жранья, которого нет, ибо Колпашев давным-давно стал обглоданной костью.

Вот он - знаменитый Нарым!
– думаю я. И здесь мне суждено провести пять звериных

темных лет без любимой и освежающей душу природы, без привета и дорогих людей,

дыша парами преступлений и ненависти! И если бы не глубины святых созвездий и

потоки слез, то жалким скрюченным трупом прибавилось бы в черных бездонных ямах

199

ближнего болота. Сегодня под уродливой дуплистой сосной я нашел первые нарымские

цветы - какие-то сизоватые и густо желтые, — бросился к ним с рыданием, прижал их

к своим глазам, к сердцу как единственных близких и не жестоких. Они благоухают,

как песни Надежды Андреевны, напоминают аромат ее одежды и комнаты. Скажите ей

об этом. Вот капля радости и улыбки сквозь слезы за все десять дней моей жизни в

Колпашеве. Но безмерны сиротство и бесприютность, голод и свирепая нищета,

которую я уже чувствую за плечами. Рубище, ужасающие видения страдания и смерти

человеческой здесь никого не трогают. Всё это — дело бытовое и слишком обычное. Я