Словесное древо
Шрифт:
— попросить ее о помощи мне — что ей удобней, ведь профессор был к нам так добр!
Поговори с ним — он выдаст удостоверение, что я болен истерией в тяжелой форме. Я
у него лечился много лет.
Нужно бы поговорить с Коленькой — не может ли он прислать мне занавес в окно,
на зиму потеплее - размер 4 ар<шина> на три, если больше, то лучше. Окно было бы
закрыто и меньше дуло — ведь всё равно девять месяцев придется сидеть круглые
сутки с огнем, так что оконный свет ни при чем. Прошу и молю
провел лето, как? И что написал? Если можно, пришли фотографии со своих работ!
Кланяйся Васильевскому острову, всем, кто меня знает или спросит. Если Зин<аида>
Павл<овна> увидит мою пенсионную книжку, то пусть приберет ее и спросит о моей
пенсии — в кассе, что не доходя Зоологического сада, если идти с Кудринской площади
вниз, на левой руке. Я думаю, что я могу получить за февраль по май. Это очень важно.
Еще раз простираю к ногам твоим сердце мое, обливаюсь слезами и прошу не оставить
милостыней! Мужай, крепни, мое прекрасное дитятко. Унесу в могилу твой образ, твой
аромат. Одно жаль, что не угодно Провидению, чтобы ты закрыл мне глаза в час
смертный. Часто я утешал себя этим. Умру, в лучшем случае, в тесном бревенчатом
больничном бараке, в худшем — под нарымской пургой, и собаки обглодают мои кости.
И это не гипербола, а самое простое и никого здесь не волнующее явление. Прощай.
Прости. Торопись с весточкой. Почта здесь ходит месяцами, а с осени до саней будет
всё прекращено. Кланяюсь твоей маме, папе, Борису — кто у него родился? И кто кум?
Где Витон? За ним долг сто руб. Теперь бы мне в час его возвратить. Прощай, дитятко!
Долгим рыданием-воем покрываю это письмо. Прощай. Прости! Н. К. Доверенность
посылаю вторично!
207. С. А. КЛЫЧКОВУ
12 или 13 июля 1934 г. Колпашево
Дорогой брат и поэт, получил твою телеграмму из Новосибирска — благодарю за
нее и за твои хлопоты. Денег и посылки еще не получал (сегодня 13-ое июля). Жду от
тебя письма. Прилагаю при сем два моих заявления, которые и прошу лично передать
по назначению. И немедля спешным письмом сообщить мне дословно — всё, что ты
услышишь и увидишь. В таких бедствиях, как мое, люди продают своих детей в
рабство, чтобы спасти хотя бы малое что. Земно тебе кланяюсь и целую ноги твои,
плача кровавыми слезами, — потрудись без шума и без посторонних глаз и ушей -
вручить мои заявления по назначению. Если же ты поделишься ими с кем-либо за-
207
ранее, то знай, что провал обеспечен, ибо сейчас же всё попадет в кружало 25 —
Тверской бульвар и оттуда по всей Москве. Особенно постараются разные поэтические
звезды. Говорю это со всей тревогой и серьезностью. Также нужно не завалять
заявления, а приступить к делу немедля, чтобы мне ответ получить до наступления
зимы, когда Нарым отрезан на девять месяцев ото всего
мира. С ужасом жду зимы. Я— нищий, без одежды и без хлеба. Умоляю Владимира Кириллова подарить мне
оленьи пимы и шапку, которые он привез с Большой тундры. Они у него всё равно
погибнут от моли и полной ненужности. Поговори с ним, не волоча времени. Это было
бы моим спасением от 60-гр<адусной> нарымской зимы.
Пимы и шапка — укупорки не потребуют — завернуть покрепче в газеты, зашить в
тряпку и послать мягкой Ценной посылкой. Только непременно Ценной, иначе может
потеряться. Посылка идет с Москвы месяц, письмо 15-17 дней. За всякий кусок, за
каждый рубль простираю к твоим ногам сердце свое. Лучше всего, если бы ты сам взял
у Кириллова помянутые вещи и потрудился лично выслать. Мне большого труда стоило
разыскать сносной бумаги и написать эти заявления. Бумаги здесь нет. Прошу тебя и о
ней. Также нельзя ли достать хинина из Кремлевской аптеки от малярии. Это страшное
явление не минет меня - оно здесь повально. Умоляю об этом! Прощай, прости! За
грубость, но не за холод сердца, ибо такого греха перед тобой я не знаю. Прощай,
милый и любимый! Кланяюсь Варваре Николаевне, благословляю Егорушка. Завещаю
тебе в случае моей смерти поставить на моей могиле голубец — в хмурой нарымской
земле. Я, как голодающий индус, каких видел на страницах «Нивы», — и не узнать
теперь. Очень ослаб. Весь поседел, кожа стало буро-синей и растрескалась, как сухая
земля. Пришли мне «Мадура» в изд<ании> Академии. Если вышло что Васильева -
тоже. Сходи на Гранатный - вниз к моим соседям — узнай, что с моей квартирой, и
сообщи мне. Я ничего не знаю и не слышу. О получении этого письма телеграфируй. С
трепетом буду ждать ответа. Отнесись, умоляю тебя, посерьезней — к этому своему
благороднейшему труду! Горячо целую. Безмерно скучаю. Долгим рыданием покрываю
это письмо. Не забывай милостыней: скажи и другим про это.
Прощай, мой прекрасный брат.
12 июля 1934 г. Н. Клюев.
При личном свидании с Михаилом Ивановичем лучше всего было бы, если бы ты с
первых же слов сам вслух прочитал ему мое заявление, а потом уже подал ему. Это
очень важно. Нельзя ли поговорить с Молоковым, или со Шмидтом, или с матерью
Дмитрова, наконец с Верой Фигнер. Все эти люди меня знают. И аудиенции не
пришлось бы ждать.
208. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО
24 июля 1934 г. Колпашево
Ты просишь написать о моей жизни. Я, кажется, в каждом письме описываю ее.
Относятся ко мне люди несчастные очень хорошо, зовут все дедушкой и по-звериному
жалеют. Начальство же здешнее весьма хорошее. Начальник опер-сектора, его
заместитель совершенно культурные люди и как-то досадно, что все они забиты в