Словесное древо

желал бы быть самым презренным существом среди тварей, чем ссыльным в

Колпашеве. Недаром остяки говорят, что болотный черт родил Нарым грыжей. Но

больше всего пугают меня люди, какие-то полупсы, люто голодные, безблагодатные и

сумасшедшие от несчастий. Каким боком прилепиться к этим человекообразным,

чтобы не погибнуть? Но гибель неизбежна. Я очень слаб, весь дрожу от истощения и от

недающего минуты отдохновения больного сердца, суставного ревматизма и ночных

видений. Страшные темные посещения сменяются областью загробного мира. Я

прошел уже восемь демонических застав, остается еще четыре, на которых я

неизбежно буду обличен и воплощусь сам во тьму. И это ожидание леденит и лишает

теплоты мое земное бытие. Я из тех, кто имеет уши, улавливающие звон березовой

почки, когда она просыпается от зимнего сна. Где же теперь моя чуткость, мудрость и

прозорливость? Я прошу Ваше сердце, оно обладает чудотворной способностью

воздыхания. О, если бы можно было обнять Ваши ноги и облить их слезами! Сейчас за

окном серый ливень, я навьючил на себя все лохмотья, какие только уцелели от

тюремных воров. Что будет осенью и бесконечной 50-градусной зимой? Временно или

навсегда, не знаю, я помещен в только что отстроенный дом, похожий на дачный и в

котором жить можно только летом. Углы и конуры здесь на вес золота. Ссыльные

своими руками роют ямы, землянки и живут в них, иногда по 15-ть человек в землянке.

Попасть в такую человеческую кучу в стужу считается блаженством. Кто кончил срок и

уезжает, тот продает землянку с печкой, с окном, с жалкой утварью за 200-300 рублей.

И для меня было бы спасением одному зарыться в такую кротовью нору, плакать и не

на пинках закрыть глаза навеки. Если бы можно было продать мой ковер, картины или

складни, то на зиму я бы грелся живым печужным огоньком. Но как это осуществить?

Мне ничего не известно о своей квартире. Нельзя ли узнать и написать мне, что с нею

сталось? Хотя бы спасти мои любимые большие складни, древние иконы и рукописные

книги! Стол расписной, скамью резную и ковер один большой, другой шелковый,

старинной черемисской работы, а также мои милые самовары! Остальное бы можно

оставить на произвол судьбы. В комоде есть узел, где хранится плат моей матери,

накосник и сорочка. Как это уберечь?! Все эти вещи заняли бы только полку в Вашем

шкафу. Но что говорить об этом, когда самая жизнь положена на лезвие! Продуктов

здесь нет никаких. Продавать съестное нет обычая. Или всё до смешного дорого.

Бутылка жидкого водяного молока стоит 3 руб. Пуд грубой, пополам с охвостьем, муки

100 руб. Карась величиной с ладонь 3 руб. Про масло и про мясо здесь давно забыли.

Хлеб не сеют, овощей тоже... Но что нелепей всего, так это то, что воз дров стоит 10

руб., в то время как кругом дремучая тайга. Три месяца дождей и ветров считаются

летом, до сентября, потом осень до Покрова, и внезапный мороз возвещает зиму. У

меня нет никакой верхней одежды, я без шапки, без перчаток и пальто. На мне синяя

бумазейная рубаха без пояса, тонкие бумажные брюки, уже ветхие. Остальное всё

украли шалманы в камере, где помещалось до ста человек народу, днем и ночью при-

бывающего и уходящего. Когда я ехал из Томска в Нарым, кто-то, видимо, узнавший

меня, послал мне через конвоира ватную короткую курточку и желтые штиблеты,

которые больно жмут ноги, но и за это я горячо благодарен. Так развертывается жизнь,

200

так страдною тропою проходит душа. Не ищу славы человеческой, ищу лишь одного

прощения. Простите меня, дальние и близкие! Всем, кому я согрубил или был неверен,

чему подвержен всякий, от семени Адамова рожденный! Благословляю всякого за

милостыню мне, недостойному, ибо отныне я нищий, и лишь милостыня — мое

пропитание! Одна замечательная русская женщина мне говорила, что дорого мне

обойдется моя пенсия, так и случилось, хотя я и не ждал такой скорой развязки. Но

слава Богу за всё! Насколько мне известно, расправа с моей музой произвела

угнетающее действие на лучших людей нашей республики. Никто не верит в мои

преступления, и это служит для меня утешением. Если будет милостыня от Вас, то

пришлите мне чаю, сахару, если можно, то свиного шпику немного, крупы манной и

компоту — потому что здесь цинга от недостатка растительной пищи. Простите за

указания, но иначе нельзя. Если можно, то белых сухарей, так как я пока еще очень

слаб от тюремного черного пайка и воды, которыми я четыре месяца питался. Теперь у

меня отрыжка и резь в животе, ломота в коленях и сильное головокружение, иногда со

рвотой.

Получил от Н<адежды> А<ндреевны> 50 руб. по телег<рафу> уже* в Колпашев.

Сердце мое озаряется счастьем от сознания, что русская блистательная артистка

милосердием своим и благородством отображает «Русских женщин» декабристов, «во

глубину сибирских руд» несущих свет и милостыню. Да святится имя ее! Когда-нибудь

в моей биографии чаша воды, поданная дружеской рукой, чтоб утолить алкание и

печаль сосновой музы, будет дороже злата и топазия. Так говорят даже чужие холодные

люди. Простите за многие ненужные Вам мои слова. Я знаю, что для Вас я только лишь

страдающее живое существо и что Вам и Вашему милосердию я совершенно не нужен

как культурная и тем более общественная ценность, но тем потрясающее и прекраснее

Ваша простая человечность!

Простите, не осудите, и да будет ведомо Вашему сердцу, что если я жив сейчас, то