Словесное древо

литературе, «без божества, без вдохновенья, без звуков сладких и молитв».

Был у меня Львов-Рогачевский... такая серость, такая скудость — дышать около

человека нечем.

<1925>

53

Был с П. А. Мансуровым у Кузмина и вновь учуял, что он поэт-кувшинка и весь на

виду и корни у него в поддонном море, глубоко, глубоко.

<1925>

54

Не в чулке ли нянином Пушкин Обрел певучий Кавказ?!

Вот подлинно поэтическая капля, хотя и беззаконная.

Стихи Рождественского гладки, все словесные части их как бы размерены

циркулем, в них вся сила души мастера ушла в проведение линии.

Не радостно писать такие рабские стихи.

Июль 1925

55

Когда я начинаю говорить с Ахматовой, она начинает волноваться, кричать высоким

фальцетом, чувствуя, что я попадаю в самую точку, понимая как никто всю ее

женственность.

1925 или 1926

56

Пошел в «Круг» спросить у Вронского, будет ли издана моя книга «Львиный хлеб»?

Вронский съежился, хитро прибеднился:

46

— Да, знаете, говорит, человек-то вы совсем другой...

— Совсем другой, отвечаю, но на что же вам одинаковых-то че-ловеков? Ведь вы не

рыжих в цирк набираете, а имеете дело с русскими писателями, которые, в том числе и

я, до сих пор даже и за хорошие деньги в цирке не ломались.

Ответ Вронского:

– А нам нужны такие писатели, которые бы и в цирке ломались и притом

совершенно даром.

1925 или 1926

57

Накануне введения 40-градусной Арский Павел при встрече со мной сказал: «Твои

стихи ликёр, а нам нужна русская горькая да селедка!»

1925 или 1926

58

Почувствовать, обернуться березкой радостно и приятно, а вот с моими чудищами,

как сладить? Жуть берет, рожаешь их и старишься не по дням, а по часам.

1925 или 1926

59

Размер «Ленинграда» взят из ощущения ритма плывущего корабля, из ощущения

волн и береговых отгулов, а вовсе не из подражания «Воздушному кораблю»

Лермонтова.

1925 или 1926

60

Н. Тихонов довольствуется одним зерном, а само словесное дерево для него не

существует. Да он и не подозревает вечного бытия слова.

1925 или 1926

61

Мужики много, много терпят, но так не умирают, как Есенин. И дерево так не

умирает... У меня есть что вспомнить о нем, но не то, что надо сейчас. У одних для него

заметка, а у меня для него самое нужное — молитва.

Меня по-есенински не хороните, не превращайте моего гроба в уличный товар.

<1926>

63

А Сереженька ко мне уж очень дурно относился, незаслуженно дурно — пакостил

мне где только мог.

<1926>

64

В последний вечер перед смертью Есенин сказал: «Ведь все твои стихи знаю

наизусть, вот даже в последнем моем стихотворении есть твое: "Деревья съехались, как

всадники"».

<1926>

65

Есенин учуял, что помимо живописи Богданова-Бельского («Газета в деревне» и т.

д.) в поэзии существуют более глубокие, непомерные и величавые краски и что такие

мазки, как «С советской властью жить нам по нутру, теперь бы ситцу и гвоздей

немного...» — сущие пустяки рядом с живописью Тициана или Рембрандта в «Св.

Себастьяне».

Каким-то горящим океаном, горящими лесами и заклятыми алатырь-камнями

отделены эти два мира цвета и поэзии один от другого.

Пройти невредимым сквозь горящую страну, чтобы прийти хотя к «Трем пальмам»

Лермонтова с их студеным ключом под кущей зеленой, у Есенина не хватило крепости,

47

и сознание, что вопли в пустыне уже не вернут отлетевшую душу, — перешло в

нестерпимую жажду угомонить себя наружно хотя бы веревкой.

<1926>

66

Есенин мог вести себя подходяще только в кабацкой среде, где полное извращение

и растление.

Март 1926

Есенин не был умным, а тем более мудрым. Он не чувствовал труда в искусстве и

лишен был чувства благоговения к тайнам чужого искусства. Тагор для него дрянь,

Блок — дурак, Гоген не живописен, Репин — идиот, Бородина он не чуял, Корсаков и

Мусоргский ничуть его не трогали.

Всё ценное и подлинное в чужом творчестве он приписывал своему влиянию и

даже на вечере киргизской музыки (в Москве) бранчливо и завистливо уверял меня, что

кто-то передал его напевы косоглазым киргизам и что киргизская музыка составляет

суть и душу его последних стихов. Это было в 1924 году.

<1926>

68

У Садофьева и Крайского не стихи, а вобла какая-то, а у Вагинова всё - старательно

сметенное с библиотечных полок, но каждая пылинка звучит. Большего-то Вагинову

как человеку не вынести. (По поводу сборника стихов Вагинова и стих<отворения>

«Любовь страшна не смертью...».)

Март 1926

69

Чтобы полюбить и наслаждаться моими стихами, надо войти в природу русского

слова, в его стихию, как Мурад в Константинополь, хотя бы через труп.

<1926>

70

Лучше врать, чем быть верным и точным до одуряющей тоски, до зеленой скуки.

<1926>

71

ЕСЕНИН В САЛОНАХ

На живого человека наврать легко, а на мертвого еще легче. Липуче вранье,

особливо к бумаге льнет, ни зубом, ни ногтем не отдерешь.

Лают заливисто врали, что Есенина салоны портили, а сами-то, борзые вруны, в

боярских домах, по ихнему в салонах, и нюхом не бывали.

Самовидец я и виновник есенинского бытия в салонах. Незваный он был и никем не

прошенный, и не попасть бы ему в старопрежние боярские дома вовеки, да я (дурак -

браню себя) свозил его раза три—четыре в знатные гости.

Вспоминать стыдно есенинский обиход!

Столовая палата вся серебром горит, в красном углу родовые образа царя Федора