Иногда я воистину их знал, водометы,непостижно стеклянные деревья.Они были – как будто мои слезы,в исполинских снахвмиг пролитые и потом забытые.Так забыть ли мне,как небесные тянутся ладонив гущу стольких теснящихся вещей?Я ль не видел безмерного величиястарых парков, вставших навстречу нежнымполным ожидания вечерам,или бледных песен, вставших из устдальних дев, и перелившихся черезкрай напева, и ставших явью,словно чтобы отразиться в открытомзеркале прудов?Но лишь вспомню я обо всем,что постигло фонтаны и меня, —и я чувствую в струях вновь и вновьтяготу паденья.Я вас знаю, ветки в отклоне,голоса-огоньки,и пруды, повторявшие лишь берегсдвинуто и бледно,и вечерние небеса, которыеотшатнулись, выгнувшись и темнея,от обугленных закатом лесов,словно не об этом мире они мечтали…Так забыть ли, что звезда звезде как камень,каждая замкнувшись от ближнихсфер? что все миры лишь сквозь плачузнают друг друга? Быть может,для кого-то мы сами – в небесах,и они на нас смотрят вечерами,и поэты их поют нас. Быть может,к нам несутся мольбы или проклятья,но
не долетают до нас,ближних Бога, мнимого в наших высях,в ком их вера, в ком их потеря,о котором их одинокий плачи чей образ, как отблеск ищущихих лампад, мимолетным веет светомпо разрозненным нашим лицам…
РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ, 2
Здесь конспективных переводов нет, и контрастов размеру подлинника – мало: по большей части это перевод верлибров верлибрами. Когда я сдал большой заказ на Э. Майстера, то стал осторожно интересоваться, почему этого лютого мизантропа поручили именно мне. Один сказал: «потому что он очень похож на вас», другой: «потому что он очень непохож на вас». Не знаю, достаточно ли этого, чтобы считать перевод экспериментом.
Т. С. ЭЛИОТ
Первый хор из «Убийства в соборе»
– Встанем здесь, встанем перед собором. Здесь нам ждать.Беда ли нас гонит? прибежище ли тянет наш шагК соборным стенам? Но какая еще бедаДля нас, для бедных, бедных женщин из Кентербери? ДавноВсе несчастья нами изведаны. Нет над нами бедыИ нет нам в соборе прибежища. Но есть предчувствие: бытьДеянию, а нам быть свидетелями при нем. ОноГонит наш шаг к собору. Свидетельство наше – за нами.С тех пор как золотой октябрь выцвел в мрачный ноябрь,И яблоки собраны и убраны, и земля — как бурые прорези смерти сквозь пустошь грязи и воды, —Новогодье ждет: ждет, дышит и шепчет в потемках.Покуда мужик сваливает с ног грязные сапоги и тянет руки к огню, —Новогодье ждет, ждет судьба: того, что наступит.Кто в Вечер Всех Святых протянул свои руки к огнюИ вспомнил святых и мучеников, которые ждут? Кто протянетРуки свои к огню и отречется от Господа? Кто обогреетсяУ огня и отречется от Господа?Семь лет и еще одно лето прошло,Семь лет, как покинул нас архипастырь,Кроткий и добрый к своему люду;Но если он воротится, это будет не к добру.Властвует король, властвуют князья,Разный над нами гнет,И все же мы оставлены самим себеИ рады, когда мы одни.Мы стараемся, чтобы в домах был лад,А купец, сторожкий и хитрый, старается нажить хоть малость добра,А мужик гнется над своей землей, и лицо его как земля,И он рад, когда его не видят.Я боюсь, что четыре тихие времени взбушуют:Придет зима, и с моря настанет смерть,Пустошительница весна стукнется у дверей,Ее корни и побеги выедят нас насквозь,Гибельное лето выжжет ложе наших рек,И бедняк будет ждать нового гнилого октября.Разве станет лето нам утешениемОт осенних огней и от дымных зим?Что нам делать в летнем жару,Как не ждать в пустых садах нового октября?Неведомый надвигается мор. А мы ждем, мы ждем,И святые и мученики ждут, ждут новых мучеников и святых,И судьба ждет в Божьей руке, дающая облик безликому.В солнечной стреле видела я сама:Ждет судьба в Божьей руке, а не в руках владык,Которые числят и рассчитывают, иные к лучшему, а иные к худшему,И у каждого своя цель, но все они ложатся в круги времени.Приходи же, добрый декабрь! Кто тебя встретит и приветит?Вновь на соломе в убогом доме родится ли Сын Человеческий?Бедняки мы, деяния – не для нас;Нам – только ждать и свидетельствовать.
Второй хор из «Убийства в соборе»
– Это не град постоянный, это не надежный привал!Горький ветер, горькое время, неверная прибыль, верная беда.Поздно, поздно, поздно, поздно: кончилось время, выгнил год.Злобен ветер, яростно море, в небе темно, темно, темно.Вернись, Томас, вернись, архипастырь, вернись во Францию, вернись.Вернись скорее, вернись спокойно, а нас оставь спокойно умереть.Ты идешь в приветах, ты идешь в ликованьях, но ты несешь в Кентербери смерть:Рок над домом, рок над тобою, рок над миром. Мы не хотим событий. Семь лет мы жили спокойно. Мы старались, и нас не замечали. Жили, и жили вполжизни. Был гнет, и было раздолье, Были нищета и своеволье, Была мелкая неправда, Но мы продолжали жить, Жили, и жили вполжизни. Бывали неурожаи, Бывали добрые жатвы, Случался дождливый год, Случался засушливый год. То было много яблок, То было мало слив, Но мы продолжали жить, Жили, и жили вполжизни. Угощались, ходили к обедне, Варили пиво и брагу, Собирали на зиму хворост, Толковали у очага, Толковали на перекрестках, Толковали, и даже не шепотом, Жили, и жили вполжизни. Рождались, женились, умирали, Видели разные соблазны, Терпели от поборов, Сплетничали, смеялись. Несколько девушек исчезли, А другие этого не сумели. У каждого были свои страхи, как тени, Маленькие, тайные страхи.Но теперь в нас великий страх, и не в каждом, а сразу во всех:Страх, как рожденье и смерть, если видеть рожденье и смертьВне всего, в пустоте. В нас страх,Которого не узнать, которого не выстоять, которого не понять.Сердца наши из нас вырваны, мозг ободран, как луковица, души тонут и тонутВ конечном страхе, которого не понять. Ах, Томас, архиепископ,Томас, владыка, оставь нас, оставь нам наше убожество и пакость, оставь нас, не требуйВыстоять рок над домом, рок над тобою, рок над миром.Архипастырь, ты тверд, ты уверен в судьбе, не боишься теней: ты знаешь ли, чего требуешь, что это значитДля маленьких людей, впутанных в ткань судьбы,для маленьких людей среди маленьких вещей,Для голов и умов маленьких людей – выстоять рок над домом, рок над владыкою, рок над миром?Ах, Томас, архипастырь, оставь нас, оставь мрачный Дувр, плыви во Францию, Томас, наш архиепископ, и во Франции – наш архиепископ, Томас, архиепископ, вскинь белый парус меж темным небом и горьким морем, оставь нас, оставь – и во Францию!
Первый священник
– Нашли время для пустых разговоров!Глупые, болтливые, бесстыжие бабы!Знаете ли вы, что архиепископБудет сюда с минуты на минуту?Народ на улицах плещет и ликует,А вы расквакались, как древесные жабы…
У. Б. ЙЕЙТС
Византия
1 Отступают нечистые лики дня,Засыпает пьяная солдатня,Колокольный звонОтстраняет гул и отгулы ночи;И соборный купол из-под звезд и луныСвысока глядитНа всю злость и гной наших путаниц.2 Проплывает образ, лик или тень —Больше тень, чем образ, и лик, чем тень;С мумии, как с веретена,В петли троп развивается пелена;Рот, иссохший и бездыханный,Бездыханные созывает рты.Это – смерть-в-жизни, это – жизнь-в-смерти,Это сверхчеловечность. Я говорю ей: привет.3 Чудо, птица или золотая игрушка —Больше чудо, чем птица или игрушка —В звездном свете, на золотой ветвиМожет крикнуть, как преисподний петел,Или может сквозь горечь луныВечным металлом с презрительной вышиныВсматриваться в перья и лепестки,Во
всю кровь и гной наших путаниц.4 В полночь по палатам скользятПламена не из поленьев, огнив и молний —Пламена, зачатые пламенами,Чтобы души, исчадья крови,В них оставили злость наших путаниц,Избылись в пляске,В бредовом предсмертии,В предсмертии пламени, бессильного опалить.5 Дух за духом, все ввысь, верхомНа дельфине, который весь кровь и гной!Златокузницы императораПреграждают потопы. Плиты пляшущегоМраморного пола дробятГорькую ярость наших путаниц,Эти образы, чреватые образами, это мореВ рубцах дельфинов, в муках колоколов.
Плавание в Византию
1 Нет обители тем, кто стар.Молодые любятся, им поютВ смертных заводях смертные хоры птиц;Брызжут в заводях осетр и лосось;Птица, рыба, всякая плотьЗачинается, живет и умрет,Не внимая за музыкою чувствНестареющим памятностям ума.2 Старый человек – ничто,Как дырявая рвань на шесте,Если не всплеснется его душаВсхлопом рук и песней из смертных дыр.А чтобы запеть, нужно знатьПамятности величий своих —И поэтому приплыл мой корабльВ Византию, город святынь.3 Вы, премудрые в Божием огнеЗолотой мозаики на стене,Низойдите, обстаньте мой круг,Научите душу мою запеть,Отымите сердце мое,Жаждущее, но вбитое в смертьИ не знающее, что оно есть,Ибо вечность – тоже ведь ремесло.4 Никогда я не воплощусьНи в единую природную тварь,А лишь в золото и эмальГреческих златокузнецов,Веселивших сонных царей, —Или буду с выкованных ветвейПеть вельможам Византии о том,Что прошло, что проходит и что пройдет.
РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
Руны на Виландовом мече
Меня сковалиПредать бойцаВ первом бою.Меня послалиПо злое золотоНа крайний свет.Злое золотоВплывает в АнглиюИз глуби вод.Золотою рыбоюВновь оно канетВ глуби вод.Оно не за снедь,Оно не за снасть,А за Самое Главное.Злое золотоСпит в казнеДля недобрых дел.Злое золотоВсходит к мируИз глуби вод.Золотою рыбоюОпять оно канетВ глуби вод.Оно не за снедь,Оно не за снасть,А за Самое Главное.
Лесная тропа
Лесная тропа,Вот уж семьдесят тому лет,ЗамуравиласьИ размылась погодой-непогодой,И уже никому не ведомо,Что была тут лесная тропа,А потом заросла.Под стволамиСплелся вереск с быльемИ с синею сонной травой.Лишь лесникУгадает под голубиными гнездамиМеж барсучьих приволийТу былую лесную тропу.Но если войдешьВ летний лес на закате дня,Когда ляжет прохлада на форельи пруды,Где выдра выдре свистит,Не пугаясь людей,Никогда здесь не виданных, —Ты услышишь стук от конских копытИ плеск плаща по росе,Словно в скачкеСквозь пустынный туман,Словно им открыта и ведомаТа былая лесная тропа…Но была ли лесная тропа?
У. Х. ОДЕН
Вольтер в Фернее
Он счастлив. Он обходит свои места.Часовщик у окошка поднимает на него глазаИ опять опускает к часам. Возле новой больницы столярПритрагивается к шляпе. Садовник пришел сказать:Посаженные им деревья принялись хорошо.Альпы сверкают. Лето. И он велик.Далеко в Париже, там, где его врагиЗлословят, какой он гадкий, в высоком кресле сидитСлепая старуха и ждет смерти и писем. А онНапишет: «Жизнь – выше всего». Но так ли? Да, так. БорьбаПротив несправедливости и против лжиСтоила свеч. И сад стоил свеч. Возделывайте свой сад.Лаской, нападкой, насмешкой – он был умнее всех.Он был вожаком мальчишек в священной войнеПротив зажиревших взрослых: как мальчишка, хитер,Он умел, когда надо, смиренно пойтиНа двусмысленный ответ или спасительный обманИ ждал своего часа, терпеливый, как мужик.Даламбер сомневался, а он нет: час придет.Сильным врагом был только Паскаль; а всеОстальные – уже травленые крысы. Но заботЕще много, а надеяться можно лишь на себя.Дидро глуп, но делал все, что мог.А Руссо завопит и ничего не сможет: он это знал.Ночь заставляет его думать о женщинах. Чувственность —Лучший из учителей: Паскаль был дурак.Как Эмилия любила астрономию и постель.А Пимпетта его хотела, как скандала. Хорошо!Он отплакал свое о Иерусалиме. В конце концов,Кто не любит наслаждения – всегда неправ.Как часовой на посту, он не спит. Ночь пропитана злом:Погромы, землетрясения, казни. Скоро он умрет,А над Европой сумасшедшие матери стоят у котлов,Чтобы бросить в них младенцев. Только его стихи,Может быть, их удержат. Надо работать. В высиНежалующиеся звезды вели свою светлую песнь.
X. Л. БОРХЕС
Шахматы
1 Два игрока в своем важном углуДвигают должные фигуры. ДоскаДо зари навязывает им жесткий устав:Черный и белый цвета – враги. Строгая магия исходит от их форм:Гомерическая ладья, веселый конь,Одинокий король, ратователь-ферзь,Уклончивый слон и пешка-солдат. Когда игроки поглощены игройИ время съедает их одного за другим,Это не предлог, чтобы кончить обряд. Начал эту войну Восток.Теперь ее кормит вся земля.Как всякой игре, ей нет конца.2 Тонкий король, гибкий слон, горький ферзь,Рукопашная пешка, линейная ладья —На расчерченных черных и белых поляхОни ищут боя и навязывают бой. Они не слышат, что властная рукаИгрока над доской вершит их судьбу,Не знают, что за твердокаменный рокПравит их выбором и мерит их путь. И такая же прихоть водит игроком(Сказал Хайям) по расчерченной доскеВ черные ночи и белые дни. Мы движем пешки, нас движет бог,А кто над богом начинает этот кругПраха и времен и снов и смертей?
Пределы
Есть строчка Верлена, которую мне уже не вспомнить,Есть ближняя улица, на которую не ступить,Есть зеркало, видевшее меня в последний раз,Есть дверь, закрытая мною навсегда.Среди книг на этих полках (вот они)Есть такие, которых я больше не раскрою.Этим летом мне исполняется пятьдесят:Смерть сужает меня со всех сторон.От меня уходят пространство, время и Борхес.