Собрание сочинений. Т. 1

СТИХОТВОРЕНИЯ 1908–1914 ГОДОВ, НЕ ВОШЕДШИЕ В КНИГИ *

I

О TEMPORA… [33] *

Наше племя измельчало, Неврастения у всех. Извращенность небывало Слабых духом вводит в грех. Даже крошечные дети Попадают в эти сети И смакуют с аппетитом, Как печатают петитом: «Старый дьякон канарейку Обесчестил там и там. Обхватил ее за шейку…» Дальше точки… Стыд и срам! «Генеральша Игрек с моськой (Их застукал сам супруг) И с служанкою Афроськой Разделяет свой досуг». А на днях, силен Лукавый, Был чудовищный сеанс — Октябрист и крайний правый Заключили мезальянс. И, смущен распутством мерзким, Уж давно твердит народ, Что с портфелем министерским Александр Гучков живет. Это дико и ужасно! Видно, мир идет к концу. Если будет сын, — неясно — Кем он будет по отцу?! <1908>

33

О времена… (лат.).

ГИМН ВЕСНЕ * (В современном стиле)

Долой сосновую фуфайку! Прошел мороз. Целуй квартирную хозяйку, Целуй взасос! Она, как божия коровка, А ты, как жук… Трещит гигантская шнуровка… О, этот звук! «Будь, как солнце!» И купи бутылку водки, Хлопни в донце, Закуси хвостом селедки. Будь, как пудель! Действуй сразу на два пола. Рай не в блуде ль? Обнажим же — что не голо. В ручейках на щепку лезет щепка. Какой пассаж! Напьюсь и радостно и крепко, Как метранпаж. Катим на Иматру, хозяйка! И не красней… Прощай, сосновая фуфайка, На много дней. <1908>

ИНОГДА *

Муть разлилась по Неве… Можно мечтать и любить. Бесы шумят в голове,— Нечем тоску напоить. Баржи серы, солнца — нет — пляшет газа бледный свет, Ветер, острый и сырой, скучно бродит над водой, Воды жмутся и ворчат и от холода дрожат. Выйди на площадь, кричи: — Эй, помогите, тону! Глупо и стыдно. Молчи И опускайся ко дну. Дождь частит. Темно, темно. Что в грядущем — все равно, Тот же холод, тот же мрак — все не то и все не так, Яркий случай опоздал — дух не верит и упал. Дома четыре стены — Можешь в любую смотреть. Минули лучшие сны, Стоит ли тлеть? <1908>

ИЗ ДНЕВНИКА ВЫЗДОРАВЛИВАЮЩЕГО *

После каждой привычно-бессмысленной схватки, Где и я и противник упрямы, как бык, Так пронзительно ноют и стынут лопатки И щемит словоблудный, опухший язык. Мой противник и я квартируем в России, И обоим нам скучно, нелепо, темно. Те же самые вьюги и черные Вии По ночам к нам назойливо бьются в окно. Отчего же противник мой (каждый день новый) Никогда не согласен со мной — и кричит? Про себя я решаю, что он безголовый, Но ведь он обо мне то же самое мнит? О, как жалко погибших навеки мгновений, И оторванных пуговиц в споре крутом! Нынче ж вечером, только застынут ступени, Я запру свои двери железным болтом. Я хочу, чтобы мысль моя тихо дозрела, Я люблю одиночество боли без слов. Колотись в мои двери рукой озверелой И разбей свои руки ленивые в кровь! Не открою. Спорь с тумбой в пустом переулке. Тот, кто нужен, я знаю, ко мне не придет. И не надо. Я с чаем сам съем свои булки… Тот, кто нужен, пожалуй, в Нью-Йорке живет. Беспокойный противник мой (каждый день новый), Наконец-то я понял несложный секрет — Может быть, ты и я не совсем безголовы, Но иного пути, кроме этого, нет: Надо нам повторить все ошибки друг друга, Обменяться печенкой, родней и умом, Чтобы выйти из крепко-закрытого круга И поймать хоть одно отраженье в другом. И тогда… Но тогда ведь я буду тобою, Ты же мной — и опять два нелепых борца… О, видали ли вы, чтоб когда-нибудь двое Понимали друг друга на миг до конца?! После каждой привычно-бессмысленной схватки, Исказив со Случайным десяток идей, Я провижу… устройство пробирной палатки Для отбора единственно-близких людей. <1910>

ОПЯТЬ И ОПЯТЬ * (Элегия)

Нет впечатлений! Желтые обои Изучены до прошлогодних клякс. Смириться ль пред навязанной судьбою, Иль ржать и рваться в битву, как Аякс? Но мельниц ветряных ведь в городе не сыщешь (И мы умны, чтоб с ними воевать), С утра до вечера — зеваешь, ходишь, свищешь, Потом, устав, садишься на кровать… Читатель мой! Несчастный мой читатель, Скажи мне, чем ты жил сегодня и вчера? Я не хитрец, не лжец, и не предатель — И скорбь моя, как Библия, стара. Но ты молчишь, молчишь, как институтка: И груб и нетактичен мой вопрос. Я зол, как леопард, ты кроток, словно утка, Но результат один: на квинту меч и нос! Привыкли к Думе мы, как к застарелой грыже, В слепую ночь слепые индюки Пусть нас ведут… Мы головы все ниже Сумеем опускать в сетях родной тоски. И, сидя на мели, в негодованье чистом, Все будем повторять, что наша жизнь дика, Ругая Меньшикова наглым шантажистом И носом в след его все тыча, как щенка. Но, к сожаленью, он следит ведь ежедневно, И господа его не менее бодры… Что лучше: нюхать гниль и задыхаться гневно, Иль спать без просыпа на дне своей норы? Позорна скорбь! Мне стыдно до безумья, Что солнце спряталось, что тучам нет конца,— Но перед истиной последнего раздумья Мне не поднять печального лица. <1910>

II

«Крутя рембрандтовской фигурой…» *

Крутя рембрандтовской фигурой, Она по берегу идет. Слежу, расстроенный и хмурый, А безобразники-амуры Хохочут в уши: «Идиот!» Ее лицо белее репы, У ней трагичные глаза… Зачем меня каприз нелепый Завлек в любовные вертепы — Увы, не смыслю ни аза! Она жена, — и муж в отлучке. При ней четыре рамоли, По одному подходят к ручке — Я не причастный к этой кучке, Томлюсь, как барка на мели. О лоботряс! Еще недавно Я дерзко женщин презирал, Не раз вставал в борьбе неравной, Но здесь, на даче, слишком явно — Я пал, я пал, я низко пал! Она зовет меня глазами… Презреть ли глупый ритуал? А вдруг она, как в модной драме, Всплеснет атласными руками И крикнет: Хлыщ! Щенок! Нахал!! Но пусть… Хочу узнать воочью: «Люблю тебя и так и сяк, Люблю тебя и днем и ночью…» Потом прибегну к многоточью, Чтоб мой источник не иссяк. Крутя рембрандтовской фигурой, Она прошла, как злая рысь… И, молчаливый и понурый, Стою на месте, а амуры Хохочут в уши: обернись! <1908> Гунгербург

МЕЧТЫ * (Буржуазный сон)

В коротких панталошках Стоял я в темной спальне. Был вечер. На окошке Синел узор хрустальный. Я ждал, как на иголках, Я снова был младенцем. Злодеи даже щелку Закрыли полотенцем! Но вот открыли двери, Сноп света за портьерой — И я увидел елку… ……………………………… В огромной светлой зале было пусто. На веточках, развешанные густо Средь темной зелени, безумно хороши, Качались лучшие мечты моей души: Собранье сочинений Метерлинка, Немецкий серый вязаный жилет, В конвертике роскошная блондинка, На недоступного Шаляпина билет, Полдюжины сорочек чесучовых, Варенье из айвы и теплые носки, Два черных галстука и два светло-лиловых, Для правки бритв английские бруски, Квитанция на «Ниву», паспорт заграничный, Кашне и пара розовых очков, Желудочный экстракт, кровавый куст гвоздичный, Тюленевый портфель и шесть воротничков, Халва, «Ave Maria» Сегантини, Бутылка Fine Champagne и купчая на дом, Портрет Гюго и зонтик темно-синий… А наверху повис, болтая языком, (Как щедр был сон в фантазии своей!) Инспектор старенький гимназии моей. <1908>

ПИСЬМО *

Лидка с мамой красят в столовой яйца В лиловый, пунцовый и желтый цвет. Я купил в табачной открытку с зайцем И пишу милому дяде письмо и привет: «Дорогой, любезный дядя: Поздравляю крепко Вас. Я здоров, а Ваша Надя Ходит с юнкером в танцкласс. На дворе раскрылись почки. Брат сказал, что Вы скупой. Дядя Петр! Как Ваши почки? И прошел ли Ваш запой? Бонна хочет за манеры Отослать меня в Сибирь. Не имеет прав. Холера! Ваш племянник Боб Пузырь». Две кляксы, здоровые кляксы! И четыре помарки. Хотел стереть и вышла большая дыра. Сойдет! Вместо русской наклеим гвинейскую марку Это будет большой подарок для дяди Петра. <1910>

ПОДШОФЕ *

«Чело-век! Какого черта Притащил ты мне опять?» — «А-la- аглицкого торта Приказали вы подать». — «Торта? Гм… К свиньям собачьим. Ярославец?.. Са-та-на… Сядь-ка лучше. Посудачим… Хочешь белого вина?» — «Не могу-с. Угодно торта? Я лакей-с, а вы барон…» — «Человек, какого черта? Брось дурацкий этот тон! Удивил! У нас на службе Все лакеи, как один. Сядь, ну, сядь — прошу по дружбе». — «Не удобно-с, господин». <1910>

ВОСКРЕСЕНЬЕ НА КРЕСТОВКЕ *

Мимо нашего плота Целый день плывут флотилии — Городская мелкота Высыпает в изобилии. Томно крякают гитары, Тилиликают гармоники. Сватал черт, да подоконники — Что ни лодочка, то пары… Ловко девушки гребут! Весла в весла так и хлопают. По сажени в пять минут,— А рулями только шлепают. «Эй, кокарда! Нос правей!» Но у той своя фантазия: Все левее, да левей. Трах — сшиблись: «Безобразие!» «Волгу-матушку» поют, Голоса такие зычные… Молча в стороны различные Два конторщика гребут. Да… Столичный анархизм В детство впал от малокровия. В вышине звенит лиризм Хорового сквернословия… А под мостом водку пьют: Там полным-полно народами,— Под раскидистыми сводами И прохлада и уют… Вечер вспыхнул на воде. Пусть кричат… Мгла, будни, здания, Вся неделя в злом труде, Вся неделя в злом молчании… <1913>

III

ЧЕПУХА * («Лают раки на мели…»)

Лают раки на мели, Сидя задом к свету. Финны с горя поднесли Адрес кабинету. Рукавишников, Иван, Славен бородою. На Парнас залез баран И блюет водою. «Дум-дум»-бадзе занял пост Либерала Шварца. В «Мелком бесе» спрятан хвост Сологуба старца. Лев Толстой сидит в тюрьме После просьбы жалкой. Руль закона на корме Обернулся палкой. Михаил Кузмин растлил Сына в колыбели И потом изобразил Все сие в новелле. Брюсов Пушкина, шутя, Хлопает по чреву. Критик Н., в носу крутя, Предается гневу. Маркса сбросили в обрыв Санин с Пинкертоном. Спят скоты, глаза открыв, В «Домике картонном». В Петербурге бьют отбой, На местах бьют в рыло — У мышей, само собой, Все нутро изныло. Гражданин надет на кол Небесам в угоду. Шалый, полый, голый пол Сел верхом на моду. Раз один калиф на час Промычал угрюмо: «Слава Богу, есть у нас Третья Полу-Дума…» Наварили требухи, Набросали корок. Ешьте, свиньи! Чепухи Хватит лет на сорок. <1910>