Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни

Выслушав Шаньто, государь одобрительно кивнули сделал все, как она сказала.

С момента встречи с женщинами все магические силы и вся мудрость рожденного оленихой юноши пропали без остатка. Спустя некоторое время жизни в городе он совсем исхудал, утратил способность воздерживаться от пагубных влечений и, наконец, умер. Перед смертью влюбленный в красавицу Шаньто юноша с болью в сердце думал, что она не сможет выжить без крепкого оленя для верховой езды. Поэтому на смертном одре он обратился к Небесам, страстно желая после смерти превратиться в оленя, чтобы добиться благосклонности красавицы. Даже если Шаньто не оседлала бы его в облике оленя, одна мысль о том, как он везет на спине красавицу, уже доставляла ему безграничное счастье.

Таковы были доводы торговца, к тридцати восьми годам не осмеливавшегося жениться. Когда он закончил свой рассказ, слушатели долго смеялись. Был среди них был один сюцай [76] . Он встал, намереваясь высказать свое мнение: «Желание небожителя превратиться в оленя не удивительно. Идея стать ездовым животным красавицы может быть привлекательнее, чем оставаться бессмертным. Учитывая красоту Шаньто, — хотя все вы только слышали рассказы о ней, но не видели ее красоты вживую, — нет никаких сомнений, в глубине души каждый из вас желал бы превратиться в олененка, чтобы в будущем стать ее ездовым животным».

76

Человек, получивший первую из трех ученых степеней в системе государственных экзаменов кэцзюй.

Услышав слова сюцая, острослов тихонько сказал себе под нос: «Ставший сюцаем даже тигра не боится, нечего и говорить о том, чтобы стать ездовым животным для Шаньто!» Но он хорошо знал вспыльчивый нрав сюцая, а потому насмешку оставил при себе.

К тому времени, как торговец закончил рассказ, не только сюцай желал превратиться в ездовое животное. Перекупщик лошадей и мулов, ранее говоривший, что женщин нужно бить плетью, подумал, что поспешил со своими дерзкими словами: как бы не оскорбить ими Шаньто. Крайне сконфуженный, он тихонько прилег на копну сена в углу и заснул.

Рассказав историю, торговец направился к своему месту у огня, но по пути его перехватил хозяин заведения с вопросом, боится ли он женщин по-прежнему.

Торговец сказал: «Если есть в мире мужчина, который не устрашится такой женщины, то он и не человек вовсе».

Он сказал это так тихо, как только мог, чтобы сюцай не услышал его и не назвал презрительно обывателем.

1933 г.

НАУТРО ПОСЛЕ СНЕГОПАДА (тетралогия)

СОН ЦВЕТА КИНОВАРИ [77]

перевод К. И. Колычихиной

Если бы мне представился шанс стать художником, то я бы, пожалуй, отказался.

Нас было пятеро. В соломенных сандалиях и обмотках из пальмового лыка мы шли по заснеженным горам уже шестой день. По нашим подсчетам, к вечеру мы должны были добраться до места. Около часа дня мы спустились с невысокой вершины и в лощине перед даосским храмом Лингуаньмяо [78] , к которому вели ступени, выложенные иссиня-серыми каменными плитами, решили перевести дух. Выглянуло солнце, снег начал таять, так что присесть было негде, и все стояли на дороге. Русло ручья в ложбине меж двух гор практически полностью засыпало снегом, и на нем виднелись пересекающиеся следы фазанов, лисиц и зайцев. Вдоль ручья тянулись густые заросли бамбука, с макушек которого то и дело срывался рыхлый снег. Ветки при этом вздрагивали и пружинили, поднимая клубы снежной пыли, что лишь усиливало ощущение тишины. Вдалеке высились залитые солнцем вершины. Одни словно грелись, подставив лучам макушки в снежных шапках, на других лишь редкими полосами белели косые снежные отметины, третьи выглядели безмолвным нагромождением скал. В долине виднелись рисовые чеки разных размеров, наслаивающиеся друг на друга подобно снежным ломтикам тонкого белого печенья. В распадке, по краям полей, расположились четыре деревушки. Здесь вперемешку росли лиственные и хвойные деревья: теснились тополя, гинкго, клены, рядами высились сосны и ели, мелькали островки бамбуковых рощ, торчали одинокие пальмы, встречались мандарины и помело. Среди деревьев с восточной стороны горы проходила длинная стена, окружавшая большую усадьбу. С запада рельеф разделял местность на три части, и в каждой было по одному поселению примерно на тридцать дворов. Ручей, огибая отроги восточного склона, протекал с внешней стороны стены, затем, изгибаясь и петляя меж деревень на западе, исчезал из виду. И хотя он был далеко, казалось, мы слышали журчание талых вод, стекавших в ручей из оросительных каналов. По форме и расположению легко угадывались мельница, маслобойня, буддийская молельня, храм предков — все это было неотъемлемой частью любой деревушки. Эта величественная, умиротворяющая картина в лучах выглянувшего после снегопада солнца волновала душу. Мои четверо попутчиков, заметив, как я ошеломлен увиденным и как мне не хочется уходить, по обыкновению, начали подшучивать надо мной, называя меня Бада [79] . Самый молодой из них, ученик восьмого класса, паренек лет пятнадцати по фамилии Мань, сказал:

77

Цвет киновари, или цвет чи, наряду с чжу и цзян занимает в даосской религиозно-мифологической образности особое место, служа опознавательным знаком существ и предметов, принадлежащих высшему (чудесному) миру.

78

Лингуань сокращ. от Ван Лингуань, в китайской даосской мифологии один из 36 небесных полководцев/ воевод.

79

Ба-да, букв.: Восьмой старший брат. Здесь в значении Бада-шаньжэнь, досл. «затворник с гор Бадашань» — псевдоним китайского художника династии Цин — Чжу Да (1626–1705). В силу фонетического совпадения псевдонима известного художника и формы обращения к старшему брату (числительное ба + термин родства да), прозвище, данное герою, звучит заведомо иронично.

— Что, Бада, опять за свое? Если надумаешь стать художником, давай к нам, у нас тут рисуй, хоть зарисуйся! Только смотри — а ну как жизни не хватит, чтоб все нарисовать? Так что лучше пойдем скорее, по пути подстрелим горлицу, зажарим с острым перчиком, вот будет вкуснотища!

Остальные загоготали, одобряя шутку.

— Ну, мы же современные военные, а не ссыльные, успеется. — В моих словах содержался намек, который моим попутчикам был понятен.

— У нас впереди еще тридцать ли трудной дороги, надо поторапливаться! А то, боюсь, до темноты не поспеем. Погода тут скверная, поднимется ветер, тропа обледенеет — чуть поскользнешься и угодишь в ручей, что тогда делать? — По тону говорящего и по тому, как все срочно засобирались, я уловил, что сказано это с насмешкой, однако смысла ее не понял.

Я притворился, что обижен:

— Эй, у вас тут прямо «чем дальше в глушь, тем хуже дороги». А я и вправду больше идти не могу! Вы хотите домой, вот и идите, а я здесь побуду. Скажите, сколько нам все-таки осталось идти?

— Бада, «плывешь на лодке не плошай, а дерешься — не моргай». — Вдруг попутчик постарше переменил тему. — О, слышите, в деревне у кого-то свадьба, петарды взрывают, на соне играют! Вон паланкин выносят!

Если прислушаться, то и вправду в перерывах между рыданиями соны раздавались взрывы петард. Я покачал головой, поглощенный этим сочетанием окружающего безмолвия и шумных проявлений жизни. На дороге за храмом был выступ, где росли четыре старых боярышника с причудливо переплетенными корнями, образовавшими лабиринт. Я примостился на влажной коряге, намекая, что «даже на перевале Цзинъян, где бродит свирепый тигр, я все равно хочу присесть отдохнуть» [80] .

80

Отсылка к китайскому классическому роману «Речные заводи», где на перевале Цзинъян обитал свирепый тигр, поедавший людей, которого впоследствии убил У Сун.

Мои попутчики рассмеялись и остановились, поджидая меня на дороге.

Надо сказать, в это путешествие я пустился случайно. Три года назад я был обычным солдатом, таких пренебрежительно называют «солдатня». Нередко по долгу службы мне приходилось то сопровождать каких-нибудь высших чинов, то конвоировать к месту казни бедолаг-крестьян, приговоренных к смерти, — я не видел особой разницы, потому что каждый такой выход для меня означал еду и выпивку. Если едешь с начальством в деревню к какому-нибудь помещику, то там тебе будет и гусь, приготовленный на пару, и тушеная оленина с острым перцем. А то и удастся улучить момент, когда белолицая и тонкобровая красавица, босая, несет воду на коромысле, и отпустить пару более или менее уместных шуточек. Если же кого-то казнили, то палач с окровавленной саблей шел к мяснику рубить свинину или баранину, а вернувшись, тушил ее под навесом в соевом соусе, и тогда каждому доставался кусок. Кто знал, что наступит день, когда военный судья вдруг обнаружит мой талант готовить собачатину и в награду даст мне должность писаря. А потом мой непосредственный начальник направил меня разбирать живопись и каллиграфию в поместье в его родных краях. То, что это поручение выпало именно мне, было счастливым стечением обстоятельств, впрочем, как и большинство других событий моей жизни, — вроде и на сказку похоже, а правда. Словом, выполнив свою работу, я возвращался обратно.

Так совпало, что в школе как раз начались зимние каникулы, и четверо учеников, с которыми я был хорошо знаком, собирались домой встречать Новый год. Они предложили зайти в их деревню, там встретить Новый год, полюбоваться фейерверками, а уж потом отправляться назад. Жили они в сорока пяти ли от уездного города, в местечке под названием Гаоцзянь, и поскольку я там никогда не бывал, да и дорога была мне незнакома, то расстояния я совершенно не представлял. Четверо моих юных попутчиков после изматывающего полугодия учебы всю дорогу болтали о том, как проведут Новый год дома, зная, что там их ждут хорошие куски солонины и большие кувшины со сладким рисовым вином. Я уже давно жил вне дома, и податься мне было некуда. По пути я сравнивал открывающиеся взгляду виды с картинами художников, которые отложились в памяти за полгода работы. Гряда гор, поросших деревьями, отдельно стоящее большое дерево, прижавшееся к скале, беседки и мостики на фоне гор и ложбин — повсюду результаты совместной работы природы и человека. А когда что-нибудь растрогает до глубины души, как не остановиться, не полюбоваться. Иногда я буквально застывал, как приклеенный, ведь творения природы зачастую превосходят самые смелые замыслы художника. Если бы не два момента, о которых мне напоминали мои попутчики, я бы отставал по нескольку раз в день. Первый — это огромный след тигра размером с глиняную миску, замеченный у дороги в месиве из грязи и свежевыпавшего снега. А второй — разбойники с бамбуковыми пиками длиной в два чжана наперевес, которые, прикидываясь охотниками, прятались в ущелье и отбирали у путников деньги. Стоит в одиночку столкнуться с первым или вторыми — и пиши пропало! Отсюда и пошло, что мои попутчики обращались ко мне: Бада.

Мы находились на седловине, а еще ниже, в одном-двух ли от нас, была деревня, вид которой в сочетании со звуками соны, игравшей на свадьбе, говорил о том, что там царят мир и благополучие. Поэтому я был спокоен, равнодушно принимая насмешки моих попутчиков. От созерцания этих пейзажей у меня в голове поселилась мысль: «Во что бы то ни стало уйти с военной службы и научиться рисовать. Научиться несколькими мазками кисти схватывать эту непостижимую красоту природы. Оттачивать мастерство, чтобы передать то, что вижу, на шелке и бумаге. Если император способен такому научиться, то, может, и простому солдату под силу?» Только вот, если поразмыслить, между ремеслом человека, который, поигрывая окровавленной саблей, отправляется резать чью-то свинью, и профессией художника лежит пропасть! Это внезапное озарение выбило почву у меня из-под ног. И тут над долиной, ослепительно красивой после снегопада, взмыл и разнесся чистый и звонкий звук горна, сопровождавшийся даем собак. О, хотя на картинах и можно запечатлеть спокойные безмолвные пейзажи, но движение жизни, звук горна, пульсирующий в дрожащей синеве зимнего воздуха, лай собак, полных нетерпения и безудержной прыти, утробное рычание барсука или лисы, которые отчаянно борются за жизнь, их прерывистое дыхание, когда они выскакивают из влажных от подтаявшего снега кустов, — какой художник сможет такое передать? А если это невозможно — то и мечтать не о чем.

Судя по звукам, свора приближалась к нам. Я бросил взгляд на моих попутчиков, которые стояли на дороге и дурачились, кидаясь друг в друга снегом, они как будто ничего не замечали и улыбались мне как ни в чем не бывало. Казалось, это очередная шутка, которую они задумали, чтобы разрушить мои несбыточные мечты стать художником; мол, это городские жители впадают в панику от любого шороха, но никак не мы.

Я с улыбкой обратился к младшему из нашей компании: «Братишка, ты палку-то держи наготове, а то сейчас кабан побежит. Да не стой на дороге, не то с ног собьет. Давай заберемся повыше, а как выбежит, ты его палкой! Не попадешь — все равно получишь свою долю, поедим сегодня кабанятины!»