Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни

Мне было невдомек, почему не прислали обычного работника, чтобы подготовить мне постель. Разве это не избавило бы от лишних проблем? И почему девушка пришла не одна, а в сопровождении пожилой хозяйки? И обязательно ли ей уходить вместе с хозяйкой? А если нет, то что мне делать? Для меня это было поистине невероятное приключение. К тому же я был немного пьян и не мог удержаться от улыбки. Одолеваемый сомнениями, я выглядел, наверное, еще большей деревенщиной, чем местные.

Я сказал:

— Тысячу извинений за то, что незваный гость доставил столько хлопот хозяйке! И вам, сестренка, тоже. Госпожа, вы, должно быть, устали, вам уже давно пора отдыхать.

Ответ ясно читался в приподнятых уголках губ, едва сдерживающих улыбку:

— Зачем извиняться? Вы, горожане, такие вежливые! Вас зовешь — не дозовешься. А приехав, вы не пьете, не едите — только и делаете, что извиняетесь.

Горожане вежливы и обходительны, но нельзя сказать, что искренни и достойны доверия. Не зная, как реагировать на невысказанный упрек, я промолчал. Хотел сменить тему, но мне нечего было сказать.

Когда они застелили постель, хозяйка похлопала по старомодным твердым подушкам, наволочки которых были украшены вышивкой со словами «долгая жизнь, богатство и почет» и «птица феникс смотрит на солнце» [85] , и забормотала, как будто произнося благословение: «Спокойной ночи! Крепкого сна до самого рассвета, спите, пока мы не позовем вас!» Затем достала из рукава красный бумажный сверточек и сунула под подушку. Я сделал вид, что не заметил. Женщины обменялись многозначительными улыбками, как будто выполнили какую-то важную задачу. Хозяйка встряхнула лампу, проверяя, достаточно ли в ней керосина; повернула ручку горелки, чтобы убедиться, что она работает; осмотрела чайник — надежно ли он стоит на краю жаровни. По-матерински уделив внимание каждой мелочи, она сказала еще несколько незначащих фраз и ушла. А вместе с ней ушла и ее семнадцатилетняя спутница, которая лишь улыбалась и молчала.

85

Об одаренных людях, которые родились в свое время и сумели раскрыть свой талант.

Я остался в одиночестве. Было слышно, как скрипит снег под ногами в другом конце двора, как там болтают и смеются. Что все это значит? Охваченный любопытством, я нащупал под подушкой таинственный сверток. В нем были сладости, и я понял, что старая хозяйка следовала старинному деревенскому обычаю. Когда в семье праздновали свадьбу, холостяков в гости не звали. Если же почему-то холостяка оставляли на ночь, следовало пожелать ему крепкого сна и дать пакет со сладостями, чтобы подсластить язык и запечатать губы: вдруг он проснется ночью, а утром сболтнет лишнего о том, что видел или слышал, и тем самым нарушит табу.

Все в жизни символично. Символический смысл этой простой церемонии был пропитан духом сельской идиллии.

Я вспомнил поговорку «Что ни город, то нрав, что ни деревня, то обычай» [86] . Но, хоть меня и предупреждали, я не ожидал такого поворота событий. Что следует сказать утром? Запретны ли мысли, приходившие мне в голову? Пройдя пятьдесят ли по снегу, я был полностью измотан физически. Сладкое рисовое вино, шутки и смех на свадебном пиру с его яркими огнями и зажигательной музыкой, деревенское веселье, фантазии, которые пробудила встреча с семнадцатилетней девушкой, утомили меня эмоционально. Оказавшись под теплым мягким одеялом, пахнущим сеном и фруктами, я заснул крепким сном.

86

Букв.: «Придерживайтесь местных обычаев».

Проснувшись, я снова вдохнул воздух волшебной сказки. Искры в жаровне вспыхивали. А если бы я проснулся на пять минут раньше? Может быть, она, едва сдерживая смех, колдуя над жаровней, посматривала в сторону полога (смесь простоты и лукавства!), будто готовая сказать: «Вы, горожане, такие вежливые». Что мне следовало делать, если бы я ее увидел? Вскочить, испугать ее? Молчать с заклеенным сладостями ртом?

Я не мог оставаться в постели. Глянцевые фиолетовые горлицы с парчовым кольцом перьев вокруг шеи ворковали в снегу, призывая своих голубков. Мне хотелось взглянуть на усадьбу утром после снегопада, хотелось увидеть беспорядок после отшумевшей свадьбы, услышать тишину. Посмотреть на красоту и гармонию ручья, зимнего леса, далеких гор, покрытых снегом и освещенных утренним солнцем; а еще на следы лисиц, кроликов и птиц на заснеженной равнине и по обочинам дорог, напоминающие рисунки, в которых отражается многообразие жизни. Но больше всего меня занимало другое. По обычаю, невеста должна утром зайти в кухню, где родственники и друзья уже заготовили всякого рода шутки — смущалась ли она, волновалась ли? А что было утром, когда новобрачные спозаранку пошли к колодцу за водой? Неужели брови невесты действительно изменились за ночь? Смогу ли я увидеть разницу? И если правда то, что рассказывают, то чем отличаются брови молодой жены от бровей той юной семнадцатилетней девушки?

Умывшись, я вышел во двор с твердым намерением не говорить глупостей. Я хотел пойти на гору за усадьбой, чтобы увидеть и найти подтверждение тому, что себе вообразил. Несмотря на ранний час, не я один успел подняться с постели. Во дворе перед домом, под маньчжурским орехом жених, опустившись на корточки, рассматривал кучу пушистых тушек. Он встал до рассвета и по заведенному порядку обошел гору, взяв с собой винтовку и двух работников. Они осмотрели ловушки и принесли двух зайцев, длиннохвостого лесного кота, серого барсука и двух ласок. Ловушки были расставлены по другую сторону горы, на коротком отрезке в половину ли, и всего за одну ночь в них попало столько зверьков. По их виду можно было представить, как и при каких обстоятельствах они встретили свою смерть. Одни были прижаты к земле тяжелым камнем и обездвижены, другие угодили передними лапами в петлю из воловьей кожи, кого-то проткнула бамбуковая палка. Вид этих тушек, сложенных на снегу, напоминал нарисованную красками картину, которая по-настоящему поражала воображение. Но никакая картина не смогла бы передать сложность и разнообразие почти не поддающейся пониманию жизни.

Внимание моего друга привлекло воркование горлиц в бамбуковых зарослях заднего двора. Мы побежали туда. Он рассыпал по снегу чечевицу, зарядил чечевичными зернами свою старую винтовку (для забивания пороха использовался рог антилопы) и стал ждать, притаившись за стогом рисовой соломы. Вот раздались выстрелы, и две птицы, прилетевшие клевать чечевицу, упали в снег. На завтрак в числе других блюд, приготовленных невестой после первой брачной ночи, подали жаренных в остром соусе горлиц.

За столом я слушал рассказ жениха об охоте на тигра, и мне казалось, будто я присутствую при этом — среди прекрасной в своей естественности природы, где люди неистово бьются с другими существами, превращая смертельную схватку в игру, а кровопролитие — в религиозный ритуал.

Брови невесты были изогнуты, на лице — выражение робкой застенчивости. Мне хотелось задать ей вопрос, однако сладости, которые хозяйка вечером положила мне под подушку, не позволяли разомкнуть губ. Вместо меня молчание нарушил стремительно вбежавший работник. Остановившись перед столом, он выпалил на одном дыхании:

— Госпожа, барин, ваша Цяосю… она сбежала, с мужчиной сбежала. Ее видели в лощине. С тем парнем из деревни Мяньчжай, который играл вчера на соне, он ее увез. Наверняка в лагерь Ялаин побежали, их еще можно догнать, далеко не ушли! У Цяосю за спиной был узелок, она улыбалась во весь рот, бесстыжая!

— Ничего себе! Ну и дела!

Все сидевшие за столом на мгновение оцепенели от этой невероятной новости. И я понял, что уже не смогу сравнить брови двух девушек — и что никогда не стану художником.

Потом я снова сидел один у жаровни в своей комнатке, слушая, как закипает в чайнике вода. Казалось, я чего-то лишился — словно девушка нечаянно унесла это в своем маленьком узелке. Мне бы вернуть ее, но где искать?

Но, пожалуй, скорее я не лишился, а приобрел. Что? Судите сами, читатели, я был в этой деревне только второй день, и, если вычесть время сна, все увиденное и услышанное произошло за семь часов. Полнота и насыщенность жизни, присущие этому месту, ввергли мои чувства и разум в смятение.

Солнце светило сквозь оконный переплет, с крыши капал тающий снег. Мне только-только исполнилось восемнадцать лет.

1946 г.

ЦЯОСЮ И ДУНШЭН

перевод Н. К. Хузиятовой, Е. Т. Хузиятовой

Снег таял. Повсюду в канавах между полями талая вода стекалась в ручейки, ручейки в реки, будто собираясь с силами, чтобы радостно устремиться к далекому морю. Птицы, щебечущие в бамбуковых зарослях у горного ручья, где еще лежал снег, спешили рассказать о приходе весны задолго до появления цветов и трав, — будто приглашали меня поглядеть. Особенно выделялся голос горлицы с глянцевым опереньем и полосками на шее в форме ожерелья, которая поселилась здесь, в бамбуковой роще за моим окном. Ее пение становилось все причудливее, в нем словно звучали голоса — мой и Цяосю: