Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни

Мать Цяосю была родом из Сикоу. В двадцать три года она стала вдовой, на ее плечи легли заботы о Цяосю, которой не исполнилось еще и двух лет, и о семи му земли на горном склоне. Не желая мириться со своей горькой судьбой, она начала тайно встречаться с охотником на тигров из деревни Хуанлочжай. Когда члены ее клана узнали об этом, они сговорились поймать молодую вдову с возлюбленным на месте преступления, чтобы заполучить ее тощее поле. В конце концов им это удалось. Кружа вокруг влюбленных, как шершни, члены клана загнали их в родовой храм для публичного судилища. Сперва они хотели лишь устроить спектакль и напугать пару, а потом и хорошенько побить, чтобы получить извращенное удовольствие от их страданий. Затем женщину выдали бы замуж куда-нибудь на сторону, а выкуп за невесту послужил бы «платой за лицо» [97] ; небольшая его часть ушла бы на покупку ритуальных бумажных денег, чтобы сжечь в храме предков, а остальное разделили бы между собой родичи — кто насколько поучаствовал в этом добром деле. Таков был старый местный обычай, и посторонние не вмешивались, когда все шло как заведено.

97

За сохранение доброго имени, чести, репутации клана.

Но случилось так, что тогдашний глава клана затаил обиду на мать Цяосю еще до того, как она вышла замуж. Он хотел выдать ее за своего хромого сына, а она отказалась, сославшись на увечье жениха. Потом глава клана неоднократно ее домогался, но она возмущенно давала ему отпор и ругала старым развратником. Глава клана опасался, что она сделает это достоянием общественности, и теперь, когда вокруг женщины вспыхнул скандал, он вспомнил о былой обиде и решил свести счеты. Он настоял, чтобы охотнику на тигров из Хуанлочжая на глазах у возлюбленной перебили обе ноги. Во время расправы охотник, стиснув зубы, не издал ни звука и не сводил с женщины глаз. Когда пытка закончилась, двое мужчин приготовились нести его на носилках домой — в другую деревню в двенадцати ли от этой. Охотника поймали с поличным, его односельчане вряд ли стали бы возмущаться. Молодая вдова обратилась к своему клану и сказала, что готова последовать за возлюбленным, пусть даже ей придется отказаться от земли и от дочери. Это грозило полной потерей лица, особенно для главы клана. Терзаемый злобой, он желал устранить причину опасности раз и навсегда. Ссылаясь на традицию, он настаивал, что бесстыдницу следует утопить, а не позволять ей кормить сплетнями Хуанлочжай. Он был из ученого сословия, имел начальную степень, знал множество изречений Конфуция, обладал властью и положением. Даже молодые члены клана, которые были с ним не согласны, боялись его. И это заманчивое решение он предлагал, якобы чтобы защитить доброе имя клана. А судьбу Цяосю можно будет решить позже.

На толпу несложно повлиять: все согласились без особых раздумий. Не успел клан выразить свою волю, как доброхоты, подгоняя события, отправились на поиски веревок и жернова. Уже невозможно было разобрать, где кончается мораль и начинается подспудная страсть к мучительству. Женщины и девушки, правда, держались в стороне. Напуганные, совершенно беспомощные, они тихо взывали к небесам, не имея возможности помешать происходящему. Возле храма предков парни раздели вдову донага, связали ей руки и, туго обмотав шею прутьями лозы, привязали на спину жернов. Плотно обступив ее и с вожделением рассматривая обнаженное тело, они яростно поносили ее за бесстыдство.

Молодая вдова сносила все это молча, ее полные слез глаза скользили по толпе в поисках ее мучителя, главы клана. Он притворялся разгневанным, боясь разоблачения. Пока ее раздевали, он жадно пожирал ее тело глазами, крича: «Грязь! Мерзость!» Затем поспешил в храм, сделав вид, будто слишком занят: надо было обсудить с другими старейшинами клана, как представить дело в отчете уездным властям. Они составили бумагу, в которой во всем обвинили возмущенную толпу, в заключение выразив надежду, что такой исход дела в дальнейшем позволит избежать повторения подобного. Глава клана успокаивал боязливых стариков, без устали цитируя изречения из священных канонических книг, и внушал им, что их долг — искоренять зло. Он боялся, что они остынут и откажутся от принятого решения.

Ближе к полудню глава клана и добровольцы из тех, кто любит совать нос в чужие дела, потащили молодую вдову в Сикоу, посадили в лодочку и двинулись вверх по течению к большой заводи. Женщина опустила голову и молчала, глядя на бегущую воду и отражения облаков, разбитые рябью от весел. Может быть, она думала о своем рождении в следующей жизни; может быть, о том, как отвергла домогательства главы клана; может быть, о мелких обидах, которые она нанесла другим или другие нанесли ей. Может быть, она думала только об охотнике на тигров и о том, что его ждет. А ее Цяосю? Ей нет еще и двух лет, неужели ее задушат? Как раз перед тем как отправиться к реке, дальняя родственница принесла невинное дитя, чтобы молодая вдова в последний раз покормила девочку грудью. Глава клана тогда заорал: «Старая лиса! С ума сошла, убирайся прочь!» — и отшвырнул старуху ногой. А молодая вдова словно воспринимала происходящее как должное: не рыдала от ужаса, не сыпала проклятьями и даже не казалась особенно встревоженной.

Глава клана сидел на корме и, похоже, избегал смотреть на молодую вдову. В его душе бушевали страсти. Он, явно пытаясь заглушить угрызения совести, бубнил, что все делается как положено, что на карту поставлена репутация всего клана, что он не вправе поступить иначе, ибо как глава клана и человек образованный отвечает за поддержание нравственности. Излишне говорить, что он не испытывал отвращения к молодому, здоровому женскому телу; он возражал лишь против того, что этим телом наслаждался кто-то другой. «Удобрения не льют на чужие поля», гласит пословица. Ревность питала его негодование, разжигая жажду мести — и он торопил гребцов.

Другие мужчины, вероятно, думали о том, кому достанутся поля вдовы. Им было не по себе, они растерялись перед лицом спокойного самообладания молодой женщины. В самой глубокой части заводи гребцы сложили весла. Лодку повело влево, потом вправо. Все знали, что будет дальше. Кто-то из мужчин постарше произнес:

— Мать Цяосю, мать Цяосю! За каждой обидой стоит обидчик, за каждым долгом стоит должник [98] . Пойми и прими как должное. Если есть у тебя последнее желание, говори!

98

Кто виноват, с того и спрашивать.

Молодая вдова, помолчав, тихо сказала:

— Братец Сань бяогэ [99] , сделай доброе дело, не дай им задушить мою Цяосю. Она — продолжение нашего рода. Когда вырастет, не держите на нее зла. Больше ни о чем не прошу.

Все молчали. Вечер был тих и спокоен. Казалось, никто не хотел нарушать красоту сгущавшихся сумерек. Старый глава клана, терзаемый страхом и неуверенностью, с напускной твердостью приблизился к женщине и столкнул ее в воду. Лодка потеряла равновесие, закачалась из стороны в сторону. Оказавшись в воде, женщина боролась недолго — тяжелый жернов на шее потянул ее на дно. Какое-то время на поверхность поднимались пузыри. Потом вода успокоилась. Лодка скользила по течению, медленно покидая место казни. Парни молчали, уставившись в воду. Смерть, унеся с собой позор молодой вдовы, оставила живым память. Вдова просила не таить злобы на ее дочь — но кто сможет забыть о совершенном? Люди, будто покончив с важной работой, развернули лодку. Вдова умерла за свои грехи, но ее смерть легла бременем на каждого из живых. Всем захотелось немедленно поклониться храму предков, запустить петарды, развесить красные шелка и изгнать дух зла. Это показало бы, что их храбрый, решительный и неразумный поступок уже вернул запятнанную честь клана. На самом же деле ими двигало желание избавиться от невысказанной вины, которая в тишине станет разрастаться, поражая совесть и душу. Эта вина четыре года спустя свела с ума главу клана, заставив покончить с собой в храме предков. Что до Цяосю — ее, согласно последнему желанию вдовы, отправили жить в усадьбу семьи Мань, которая располагалась в восьмидесяти ли.

99

Букв.: Третий из старших двоюродных братьев (по линии матери).

Когда Цяосю повзрослела, двоюродный дядя, который видел печальную участь ее матери и вырастил ребенка — тот самый писарь при штабе, — решил отдать ее в наложницы хозяину усадьбы, командиру отряда самообороны. Так у нее будет и дом, и защитник, решил дядя. Первая супруга командира была слаба здоровьем и бесплодна, поэтому Цяосю, родив детей, вполне могла бы со временем превратиться из наложницы в жену. И командир Мань, и его супруга были согласны. Только старая госпожа, много повидавшая на своем веку горького, советовала не торопиться. Не зная ничего о прошлом своей семьи, Цяосю не хотела становиться наложницей, к тому же она была слишком молода. Дело поэтому на время отложили.

Цяосю часто приходила в штаб к дяде, чтобы чинить его одежду, с посыльным Дуншэном [100] она тоже была хорошо знакома. Его мать, бедная добропорядочная пожилая женщина по фамилии Ян, всегда хвалила Цяосю в присутствии дяди. Дуншэн вмешивался в разговор, чтобы напомнить ей: «Ма, мне еще нет и четырнадцати». «Четырнадцать в этом году, пятнадцать в следующем — вот ты уже и взрослый!» Они затевали перед писарем небольшую перепалку, которую посторонним было трудно понять. Но только не писарю: он-то знал, что и матери, и сыну нравилась Цяосю.

100

Букв.: «рожденный зимой».

Побег Цяосю, как и мой приезд, остались в деревне почти незамеченными. Всё шло по-старому, как установлено обычаем; все большие и малые дела, вошедшие в привычку, продолжали совершаться так же, как прежде.

Мать Дуншэна в деревне все называли тетушка Ян. Муж, умерший десять лет назад, оставил ей только крошечный домик и участок земли размером с ладонь. Она жила в бедности, но слыла женщиной честной и доброй, про таких обычно говорят: «человек старой закалки». Она верила в богов, доверяла людям и считала, что множество дел в этом мире следовало бы препоручить высшим силам — просто и необременительно. Человек должен решать вопросы, которые богам не под силу. Нет такой беды, с которой люди не могли бы справиться, но, если уж не смогли, не зазорно и к богам обратиться. Как и другие деревенские жители, работавшие на земле, она делала что могла, а в остальном полагалась на судьбу. Тетушка Ян была женщиной простой и темной, но ее жизнь воплощала собой то, что образованные люди именуют Дао [101] .

101

Филос. Дао, истинный путь, высший принцип, совершенство.