Сосед будет сверху

Я запрокидываю голову, наслаждаясь каждой блаженной секундой. Пытаюсь сосчитать звезды, но на каждой второй сбиваюсь к чертям. Боги, что может быть лучше, чем это? Особенно с таким адреналином на высоте — я вроде бы и смирилась, но все равно щекочет нервы.

— К черту минеты. Малыш, привстань, — слышу я сквозь гул в голове.

— Что?

Дантес сам приподнимает меня за бедра одной рукой, а второй судорожно дергает молнию джинсов вниз. Божемой. Нет, это бо-же-мой. Да!

Я опускаюсь на его член без спроса, не подготовившись, и мы оба шипим. Плевать. Сцепив ноги у него за спиной, я крепко хватаюсь за его плечи и немного откидываюсь назад, чтобы глубже-точнее-смертоубийственней.

Он помогает мне двигаться, но я бы справилась и сама. Я на таком кураже, какого никогда не было. Я хочу его — целиком и полностью, без остатка. Я хочу быть его курицей, воробьем, кем угодно, лишь бы нужна была. Я хочу быть с ним.

— Хочу… с тобой… — бормочу я несвязно, но он будто бы понимает, кивает мне.

Мозг фиксирует каждую деталь: теплый ветер, запах дыма — откуда бы он ни взялся, сладкие губы Дантеса с привкусом вишни, его пальцы, раздирающие кожу на моей заднице. Все это уже так глубоко.

Я его уже не вытравлю из себя. Бесполезно пытаться. Не буду.

— Это… боже! — Мой язык заплетается, но в интонациях все чувства.

Дантес ускоряется, подмахивает моим движениям.

— Кончи для меня, — просит он.

Все для вас, товарищ Дантес.

И это снова происходит. Распад на атомы, а затем рождение сверхновой. И каждый, абсолютно каждый раз это сильнее, чем в прошлый. Если мощность оргазмов растет с моей любовью к нему, то скоро я должна буду просто взорваться к чертям собачьим. Ага, и вместо Саши Пушкиной останется всего лишь мокрое пятно на асфальте.

Зато счастливое пятно.

Дантес улыбается, даже не пытаясь выйти из меня. Мы так и сидим, соприкасаясь носами, тяжело дышим да улыбаемся.

Я ведь и правда счастлива. Сейчас, с ним.

— Слушай, ну ты, кажись, переписала историю.

— Ты о чем?

— Дантес повержен. Пушкиной.

До меня доходит с задержкой, но когда доходит, крыша взрывается моим смехом. Я смеюсь так, что сводит живот. Или это Дантес, член которого твердеет прямо во мне?

Ну, видимо, до секса в кровати мы сегодня не доживем.

Да и хрен с ней!

Глава 20

Глава 20

После радости неприятности по теории вероятности, — так говорила моя пессимистично настроенная по жизни баба Надя, бывшая жена деда. И с самого детства после хорошего я всегда ждала подвоха. По итогу никогда не нарушала заложенную установку и активно притягивала за уши всякое дерьмо.

Утром следующего дня я собираюсь на прогулку одна, потому что Дантес решил поработать. Вообще-то я и правда отнимаю у него чертовски много времени и сама уже пару тренировок Фели пропустила — Робертовна будет рвать и метать.

Забрав с собой выклянченные-таки цветочки, я оставляю Дантеса сидящим за ноутбуком, недолго любуюсь им и бегу к себе переодеваться. После быстрого душа опускаю букет в вазу посреди гостиной, залипаю снова, а затем спускаюсь во двор. Хотя цветы я, наверное, обрекаю на быструю и голодную смерть — уже ведь обосновалась у соседа.

Офелия, как и я, грустит немного — ей без носорога тоже жизнь не мила, и мы вяло шатаемся между столбами и площадками. Потопчемся тут, побродим там. Останавливаемся мы у лавочки, на которой, как стайка озверевших воробушков, сидят местные бабули. Они умиляются Феле и ее мордашке, начесывают той бока.

Знаете, сначала я понять не могла, откуда в элитной новостройке типичные бабушки с семечками и в платочках, а потом оказалось, что обеспеченные детки вывезли их из деревень и поселили тут в комфортабельных однушках, чтобы внуков сдавать на хранение. А что, удобно!

Бабули двор обжили и уже во всю перемывают косточки богачам. Так что я торможу и невольно прислушиваюсь, хихикая про себя.

— А ты, значит, Робертовны внучка? — спрашивает одна, а щурятся они хором.

— И с Карлсоном нашим у тебя дела? — особо наглая бабка хитро улыбается, и я прыскаю.

— Карлсон?

— Мальчишка наш! Карлсон с крыши. Ой, мы его любим...

Я понимающе киваю. Кажется, Дантес был прав, люди его любят. Это я не сразу разглядела. Ну хотя ладно, пресс я оценила с первого взгляда.

— Вы про Дантеса? — настороженно улыбаясь, интересуюсь у них, но меня игнорируют.

— Ути, какие ушки! — Офелия уже растянулась на коленях у подружек.

— А вот и Карлсон, — заводит песню другая. — Ой, ну детки у него загляденье. Особенно девочка, скажи же?

А, нет, видимо, не про Дантеса. Наверное, у меня совсем мозги поехали на нем.

Забрав Офелию, я ставлю ее на землю, пристегиваю поводок обратно и отключаюсь от сплетен. Это мне не интересно.

— Волосы какие красивые, да? И глаза! Прямо копия папаши, — трындят без остановки.

— Здрасьте, — одновременно, как болванчики, кивают бабули кому-то проходящему.

— Здравствуйте, — отвечает женщина.

Я не вижу ее лица, поднимаюсь с колен, когда та уже спиной ко мне вышагивает в сторону подъезда.

— Здра-асьте! — тянут дети.

Мальчик и девочка с пугающе синими глазами. У них очень темные и заметные издалека ресницы, а радужка кажется обжигающе ледяной.

И такой знакомой, что я хмурюсь.

Дети хихикают и тычут пальцами в Офелию, но не подходят.

— Ливочка, Лёва, шустрее давайте! — зовет их мать, остановившись у ступеней.

Она оборачивается, и я реагирую мгновенно, снова склонившись к Офелии. Потому что это, черт возьми, Маша, блондинка Дантеса.

Недолго думая, я срываюсь с места и почти бегу к баскетбольной площадке. Оттуда все еще видно дом, но уже плохо видно меня. Я достаю вкусняшки и начинаю безмолвно отвлекать Офелию, которая прекрасно понимает жесты — сидеть, лежать, умри, танцуй, а сама, как завороженная, пялюсь на макушки детей.

И наблюдаю прямо-таки явление Христа народу. То есть Дантеса бабулькам.

Твою мать!

Я непроизвольно приседаю, хотя меня уже и так можно спутать с мусоросборником. А Дантес в это время выходит вальяжной походкой из дома и под умиленным взором дворовых сплетниц тянется к «Ливочке» и «Лёвушке» (что вообще за имена такие?), которые кидаются его обнимать.

Предатель клюет блондинку в щеку, та ерошит его волосы — совсем как я вчера! Ну прямо милейшее семейство, чтоб их!

Поработать он хотел.