Советская поэзия. Том второй
Шрифт:
‹1946›
* * *
Наверное, меня поймет лишь мать: У материнских душ один язык. Ступая тихо, чтоб не расплескать, Стакан воды принес мне Араик. Благословен труд материнский мой! Всю жажду долгих лет в короткий миг Я утолила этою водой, Которую принес мне Араик… ‹1946›
ПРОШЛОЕ МОЕГО НАРОДА
Армянам за рубежом
Мой древний народ, мой мудрый народ, С ореховым деревом ты сравним: Ты в мира саду, средь горных высот, Рос в самом конце, под ветром сухим. Так‹1946›
* * *
Смеюсь несдержанно и бойко, Чтоб ты не видел, как мне горько. Смеюсь, и больше ничего. Смеюсь, чтоб ты за смехом этим Не распознал и не заметил Тревоги сердца моего. Я легкомысленной девчонкой Шепчу, шепчу себе о чем-то И что-то вздорное пою. Чтоб слез моих не мог ты видеть, Чтоб невзначай тебе не выдать Любовь мою!.. ‹1948›
ЗЕМЛЯ
Здесь, в дремучей чаще, в сердце леса, Землю изувечила война. Но истлело ржавое железо, Темная воронка чуть видна, Вся позаросла травою нежной, Старый дуб раскинул корни в ней, И уютно, мирно, безмятежно Белый гриб уселся меж корней. Ель широколапая над краем Прикрывает трещины земли. Всюду, всюду, всюду — нет числа им, Незабудки ярко расцвели. Нет, мы не забыли, не забудем Даже в этом полдне голубом, Что земля цветет на радость людям. Что земля цветет не ради бомб! ‹1952›
* * *
Да, я сказала: «Уходи», — Но почему ты не остался? Сказала я: «Прощай, не жди», — Но как же ты со мной расстался? Моим словам наперекор, Глаза мне застилали слезы. Зачем доверился словам? Зачем глазам не доверялся? ‹1953›
* * *
Ты писем от меня не жди. Мне трудно в письмах жить душою. Огонь, бушующий в груди, В них меркнет, слово в них чужое. Как будто кто-то за меня Писал их, избежав признаний. Сердечного стыжусь огня, Стыжусь рассказанных страданий. Но таинство, но волшебство — Поэзия — преград ей нету: В ней, скрытое от одного, Звучит, всему открыто свету. * * *
От своей же силы я устала, Так устала — больше не могу, — И от славы, словно от обвала, Я бегу. Ты, как сын природы, простодушный… Мне б горянкой робкой прикорнуть У тебя под мышкою послушно И всплакнуть… * * *
Что ж, торжествуй! Ты одержал победу, Зови меня послушною рабой, Но ненадолго поддалась я бреду — Безумью стать вдруг не самой собой. Гляжу в твои глаза, — в них ночь беззвездна, Я заплуталась в этой гиблой тьме, Но выбраться мне из нее не поздно, — Покамест я еще в своем уме! Вот на лице твоем победы скука, — Предшествовала ей всего игра, — А на моем лице, ты видишь, — мука. Что ж, торжествуй! Но как близка пора, Когда я на тебя совсем бесслезно, Не любящая, гордая, взгляну И медленно пойду туда, где звездно И мрак не застилает вышину. АССИРИЙКА
На миг замедлив деловитый шаг, Огромный город, вспыльчивый и властны, К ее лицу подносит свой башмак, Что чистила и украшала ваксой. Как шаль ее старинная бедна, Как пристально
лицо над башмаками, И чернота ее труда — бела В сравнении с двумя ее зрачками. О, те зрачки — в чаду иной поры Повелевали властелинам мира, И длились ниневийские пиры, И в семь цветов цвела Семирамида. Увы, чрезмерна роскошь этих глаз Для созерцанья суетной дороги, Где мечутся и попирают грязь Бесчисленные ноги, ноги, ноги… Что слава ей, что счастье, что судьба? Пред обувью, замаранной жестоко, Она склоняет совершенство лба В гордыне или кротости Востока. * * *
Я слабой была, но я сильной была, Я зла не творила, а каялась долго, Небрежно, небрежно жизнь прожила — Подобно ребенку, царице подобно. Мне надобно было воскликнуть: «Постой! Продли мою жизнь! Дай побыть молодою!» Сказала: «Ступай! Этой ночью пустой Дай мне посмеяться над нашей бедою!» Я верила чаду речей и лица, Когда же мне в них обмануться случилось, Сама отвела я глаза от лжеца, И это была моя месть или милость. Вовек не искала того, что нашла, А то, что нашла, потеряла навеки. Богатством утрат возгордилась душа, Надменно отринув хвалу и наветы. Я слабой была, но я сильной была, Я зла не творила, а каялась долго, Небрежно, небрежно жизнь прошла — Подобно ребенку, царице подобно. ОСТАНОВИСЬ, ЧЕЛОВЕК!
Та женщина, неведомая мне, И по причине, неизвестной мне, Так плакала, припав лицом к стене, Беду свою всем телом принимая. Внимала плачу женщины стена. Я торопилась — дальняя страна Меня ждала. Мой поезд был — «стрела». Шла в даль свою толпа глухонемая. Взлетел гудок. Стакан пустился в пляс. Как бледный мим, витал во тьме мой плащ. И вдруг огромный безутешный плач Меня настиг средь мчащегося леса. Печальный поезд сострадал ему — Колесами, считающими тьму, Он так звучал, внушая боль уму, Как будто это плакало железо. Болтался плащ. Приплясывал стакан. О, спешка мира! Как рвануть стоп-кран? Плач, как палач, меня казнил стократ. Подушка сна была груба, как плаха. Остановитесь, поезда земли! Не рвитесь, самолеты, в высь зари! Мотор столетья, выключись, замри! Виновны мы в беде чужого плача. Повремени, мой непреклонный век, С движением твоим — вперед и вверх. Стой, человек! Там брат твой — человек Рыдает перед каменной стеною И бьется лбом в затворенный Сезам. Люби его! Внемли его слезам! Не торопись! Пусть ждет тебя вокзал Прогулок меж Землею и Луною. МУСТАЙ КАРИМ{80}
(Род. в 1919 г.)
С башкирского
БЕРЕГА ОСТАЮТСЯ
По Белой, басистый и гордый, Смешной пароходик чадит. В лаптях, В тюбетейке потертой, На палубе мальчик сидит. Куда он — с тряпичной котомкой? К чему направляет свой путь? Лишь берега дымная кромка Да Белой молочная муть Вдали. И на воду большую Глядит он и все не поймет: — Совсем неподвижно сижу я, А круча, а берег плывет!.. Я — мальчик тот, я! И сквозь годы Кричу ему: — Милый, не верь! Плывем это мы, а не горы, А берег все там и теперь!.. Кричу… А в лицо мое ветер, А палубу набок кренит, Корабль мой почти незаметен — Вокруг него море кипит! Стою… Волны мимо и мимо Наскоком, галопом, подряд… Стою… Словно кем-то гонимы, Дни, месяцы, годы летят… — Сто-ой, дяденька! — вдруг через темень, Сквозь воды, мне — с палубы той: — Плывем-то ведь мы, а не время, А время, как берег крутой, За нами осталось, за нами, Другим — я не знаю кому… А сам ты, влекомый волнами, Что времени дал своему? И эхо сквозь грохот и тьму Все вторит и вторит ему: «Вре-ме-ни-и сво-е-му-у, Времени своему…»
Поделиться с друзьями: