Спасибо деду за победу

По прошествии некоторого неопределённого времени Виктор Борисович несколько оклемался и начал более-менее воспринимать окружающую действительность. И осознал, что лежит он в луже липкой грязи пополам с подтаявшим снегом, уткнувшись физиономией в чей-то сапог.

Виктор Борисович перекатился на спину, подмяв под себя рюкзак (не потерялся по дороге, слава богу!) Сапог принадлежал дедушке родному. Дед стоял на полусогнутых, держа в руках трёхлинейку и чутко сканируя пространство вокруг себя - не обращая никакого внимания на бултыхающегося у его ног Виктора Борисовича.

Дед был ... какой-то незнакомый он был. Ноздри курносого дедова носа прядали, как у гончей, вынюхивающей добычу. Сузившиеся глаза, казалось, превратились в два локатора, ощупывающих каждую деталь, каждую чёрточку окружающего мира. В его позе, в каждом мельчайшем движении тела - во всё чувствовалось внимание, и сила, и готовность к мгновенному стремительному движению, как у сидящего в засаде тигра. «Жаль Дениска своего прадеда не видит - предок-то у него круче любого Супермена» - промелькнула в голове Виктора Борисовича сумбурная несвоевременная мысль.

«Вставать надо, чего тут бултыхаться. Простужусь ещё» - подумал Виктор Борисович. И ужаснулся сам себе. С самого начала этого невероятного, фантастического, никому до него раньше не выпадавшего приключения в голове его постоянно булькали примитивные, можно даже сказать совершенно обывательские мысли. Абсолютно недостойные будущего спасителя СССР, освободителя Парижа и вершителя судеб человечества. Виктор Борисович вспомнил, как подозревал родного деда в желании забить его прикладом и податься в бомжи. И, покраснев до корней подстриженных под «машинку 9 мм» волос (неизжитая до старости привычка былого «качка»), перекатился по луже на четыре точки, использую дедов сапог как точку опоры.

Самостоятельно подняться с колен Виктору Борисовичу не довелось. Железная дедова длань ухватила его за ворот кожанки и подъёмным краном воздвигла в вертикальное положение.

Виктор Борисович быстро огляделся по сторонам. Они с дедом стояли посреди маленькой лесной поляны по щиколотку в липкой смеси глины, прошлогодней травы и листвы, чёрного, рыхлого, не растаявшего до конца весеннего снега. Вокруг поляны тесным сплочённым слоем сгрудились голые ещё, безлиственные деревья, среди которых городской обитатель Виктор Борисович сумел опознать только пару - тройку берёзок.

Лес гудел, щебетал птичьими голосами. Лес пах сыростью, мокрой землёй и снегом. И ещё чем-то очень - очень слабым, но ощутимо инородным. То ли дымом - не мягким и приятным дымом сгорающих в печи дров - а горьким и тревожащим душу дымом горелой резины и горелого железа. А ещё в лесу ощутимо попахивало чем-то сладким и мерзким одновременно. Виктор Борисович, втянув в себя воздух, пытался вспомнить, где же он раньше мог ЭТО нюхать. И вспомнил. Так пах трупик кошки, лет десять назад умудрившейся окончить свой жизненный путь под забором дачного участка Виктора Борисовича. Мертвечиной пахло в лесу.

Процесс впитывания впечатлений прервал хлопок по плечу, от которого Виктор Борисович аж слегка подпрыгнул. «То место, Витёк» - дед внимательно и сосредоточенно смотрел снизу вверх в лицо Виктор Борисовича.
– «Отсюдова я к вам попал. Только тогда ночь была, а нонеча полдень. Там воной» - дед ткнул дланью куда-то в окружающую полянку заросли - «шоссейка. Ночью перейдём её как-нибудь, и дальше лесами до фронта дойдём».

Дед, отпустив плечо Виктора Борисовича, почесал пятернёй затылок под своей лохматой шапчонкой.
– «Как вот только шоссейку-то перейти нам. Фриц, сука, крепко сторожит шоссейку-то. Нарваться можем. Как в прошлый раз нарвалися. Кады с Иваном-то бежали ...»

«А обойти никак?» - прервал воспоминания деда о предыдущем фиаско Виктор Борисович.
– «Никак. Шоссейка с юга на север идёт, не обойти её. Политрук баял, на юге партизане есть. Но они далеко - вёрст семьдесят, а то и все сто. Не дойти тебе ... нам. Придётся напрямки идти. Сейчас к шоссейке подберёмся, до ночи заляжем там, а ночью рванём на ту сторону».

«Ну ... пошли тогда» - Виктор Борисович, поддёрнув на спине рюкзак.
– «Погоди ... внучек. Тут я командую. И делать будешь как я скажу. Понял?» - «Понял, понял. Я же тоже в армии служил, понимаю» - «Служил ... хмм..» - скептически хмыкнул дед - «Оно конешно да ... служил ... у нас-то тоже в армии служили. Всё пели помню - мол, малой кровью, могучим ударом. А оно воной как вышло — раздолбанил нас фриц по полной. Аж до Москвы считай драпали. Как-то не так видать служили» - в голосе деда сквозила горечь. «У каждого поколения свои про ... поражения, не только у нас» - подумалось Виктору Борисовичу.

«В общем, так, внучек. Идёшь за мной - след в след идёшь, ни шагу в сторону. Идёшь молча. Ни звука штоб от тебя! Говоришь только когда я спрашиваю. Говоришь шёпотом! Подниму руку так - встал и не шелохнись. Махну рукой так - упал мордой в землю и не шелохнись! Понял меня?»

«Понял, понял, дед! Не дурак чай» - «Хорошо што не дурак. Ну пошли тогда» - «Постой, дед ...» - замешкался Виктор Борисович.
– «Уговор наш помнишь? Ну насчёт ... что нельзя мне в руки фрицам попасть. Помнишь?» - «Помню, помню ... пошли уже ... ерой» - и дед бесшумно не пошёл - заструился - по полянке в сторону деревьев.

Виктор Борисович рванул вслед за дедом, оскальзываясь берцами в прошлогодней листве и честно стараясь ставить ноги в следы безумных дедовых сапожищ. «И как он умудряется так бесшумно идти? Грязища такая, а ведь не чавкнет даже» - удивлялся Виктор Борисович, раздвигая руками хлещущие по лицу ветки ивняка, покрытые только-только начинающими вылезать на белый свет крохотными ярко-зелёными листочками.

Жизнь давно научила Василия делать несколько дел одновременно. Вот и сейчас, когда он бесшумным скользящим шагом бывалого лесовика и воина проскальзывал через корявые ветки подлеска - одна часть его существа чутко сканировала окружающую действительность, отсеивая звуки безопасные - хруст прошлогоднего снега под ногой, пение и свист ошалевших от апрельского тепла птах, сопение и хёканье проламываешегося через лес вслед за ним незадачливого внучка - и пытаясь уловить сквозь них звуки опасные, свидетельствующие о близости беспощадного и умелого врага (а уж в немецкой беспощадности, равно как и их умении воевать, Василий за бесконечно долгие 10 месяцев войны успел убедиться на собственной шкуре неоднократно). Другая же часть по-крестьянски неторопливо и основательно анализировала всё произошедшее и увиденное за последние 48 часов.

Надо заметить, что Виктор Борисович совершенно неправильно оценил характер своего столь неожиданно свалившегося буквально на голову предка. Не был Василий «примитивным человеком середины прошлого века», отнюдь не был. На самом деле был он одарён весьма шустрой соображалкой, и богатым воображением, и холерическим темпераментом, регулярно наполняющим его поджарое мускулистое тело самыми разнообразными эмоциями. Доведись ему родиться лет на сто позже в каком-нибудь мегаполисе - получился бы из него вполне нормальный хипстер, а то и, прости Господи, тиктокер.

Но времена не выбирают - в них живут и умирают. Вот и Василию выпало жить в одно из самых жестоких и страшных времён в истории Руси. И эта жизнь научила его жёстко контролировать свои эмоции, научила взвешивать каждое просящееся на выход слово, каждый поступок. Как же много его ровесников сгинуло в кровавой круговерти смутных времён - спалив свои молодые не прожитые жизни в безумном горниле гражданской, сгинув без вести от мала до велика раскулаченными семьями во тьме пермской и сибирской тайги, растворившись в лесах и болотах бесконечных котлов первого, трагически неудачного года войны!