Спасибо деду за победу

И у Василия тоже были свои претензии к советской власти. В лице батюшки родимого Александра свет Фёдоровича. Александр Фёдорович советскую власть не любил и при этом был на язык несдержан. И в итоге закономерно сгинул лет за 5 до войны на лесоповале. Василия и семью по такому случаю не репрессировали - ибо сын за отца не отвечает (сам Отец Народов так сказал). Но как ни верти - а отец родной всё-таки, хоть и враг народа.

Но когда за Расею стоять - своя обида не в счёт. Немца сперва сломать надо, а там уж и между собой посчитаемся. Так думал Василий - и так же думали миллионы таких же василиев на всей многотысячекилометровой, фонтанирующей кровью и прогибающейся всё ближе и ближе к Москве и Волге линии фронта, разделившей от Баренцева моря до моря Чёрного два мира, две цивилизации, два образа будущего. И потому раз за разом бросались в самоубийственные штыковые атаки на грохочущие бронёй танки, и раз за разом выходили - выползали по лесным дебрям из очередных котлов, и били, били, били врага - чаще всего неумело, но отчаянно и зло. Били - хотя война была уже совершенно очевидно ими проиграна. Били - хотя по всем канонам европейской военной, проверенной веками науки, давным-давно должны были уже капитулировать. И от этого бессмысленного по меркам врага их сопротивления враг зверел всё больше и больше, вымещая злобу от затянувшейся войны и огромных потерь на подпавшем под его власть мирном населении и тех, кому не посчастливилось попасть к нему в плен. Вести об этом доходили на другую сторону огненной черты - и с каждым месяцем, с каждым днём эта война становилась всё ожесточённее, делая невозможным примирение даже гипотетически.

И посему, вопреки боязливым фантазиям Виктора Борисовича, Василий не колебался ни минуты - вернуться на войну или остаться там, в сытом и благополучном будущем (а что этот мир неизмеримо более благополучен, чем тот, в котором довелось жить ему, Василий понял мгновенно, с первого взгляда, невзирая на все жалобы явно зажравшегося внучка). Скорее всего, Василий смог бы устроиться в этом мире XXI века очень даже неплохо - руки и голова на месте, всё остальное приложится. Но его место было здесь - на этой войне. Это был его долг и его судьба. И потому Василий сейчас пробирался на восток по весеннему лесу, сетуя в душе на несуразного своего потомка, пыхтевшего на всю округу как паровоз на станции Вологда-Товарная.

Глава 8. Бег.

Первое время Виктор Борисович не замечал вокруг вообще ничего. Все силы его ума и тела направлены были на одну цель - поспевать за дедом, который шёл вроде бы не быстро, но как-то так ходко, что пропотевший до ворота кожанки Виктор Борисович многократно проклял себя самого за то, что так и не вернулся в начале марта к ежеутренней скандинавской ходьбе - вопреки обещанию, данному самому себе ещё в новогоднюю ночь.

Но человек, как всем известно, не свинья - ко всему привыкает. Вот и Виктор Борисович постепенно как-то отпрукался, втянулся - и начал замечать окружающую действительность.

Действительность же как-то не особо хотела подпитывать восторженные чувства первого в истории попаданца из XXI века в эпоху Второй Мировой. Как ни озирался вокруг себя Виктор Борисович - ничто, ну абсолютно ничто не отличалось от привычного ему весеннего подмосковного леса. Такие же кучи прошлогодней листвы, такие же сугробы чёрного ноздреватого снега, такой же оголтелый птичий гомон сверху и снизу, и со всех сторон. Не было нигде фрицев со шмайсерами, и заградотрядов НКВД, и товарища Сталина с товарищем Берией, жаждущих приобщиться к мудрости потомков в лице Виктора Борисовича.

А вот налипшие на берцы пласты весенней грязи - были. Пропотевшая под ставшим вдруг тяжеленным рюкзаком спина - была. В общем, в один прекрасный момент это размешивание ногами дерьма вместо исполнения обязанностей спасителя СССР и всего прогрессивного человечества начало Виктора Борисовича несколько напрягать. Виктор Борисович, поддёрнув рюкзак с драгоценным ноутом, рванул за дедом. Нагнав, схватил за тощее, затянутое в грязный ватник плечо. И успел даже исторгнуть из раскрытого рта возмущённое: — «А долго ....»

И тут же что-то жёсткое залепило рот Виктора Борисовича, грубо помешав изложить накопившиеся претензии. Скосив глаза, Виктор Борисович увидел корявую дедову длань, беззастенчиво лишившую его естественного для любого человека XXI века права на свободу слова. Дед же зашипел Виктору Борисовичу прямо в ухо: — «Молчи, дурак ... слышишь?»

Виктор Борисович, глотая слюну мгновенно пересохшим ртом, честно прислушался. И не услышал ничего. Дед, очевидно по выражению глаз внучка уловив его глухоту, всё таким же придушенным шипом попавшей в ловушку европейских колонизаторов африканской животины продолжил: — «Табачиной несёт ... немецкая табачина ... не наша махра ...»

Виктор Борисович принялся судорожно, как ковидный больной в Коммунарке, втягивать и пропускать через ноздри воздух. Что-то такое через сладкий запах апрельского леса конечно просачивалось ... что-то на грани чувствительности. Но распознать в этом чём-то разницу между «советской махрой» и «немецким табаком» ... нет, эта задача была явно не для слабого нюха горожанина XXI века ...

Осознав, что пинкертоновской ищейкой ему не стать ни при каких раскладах, Виктор Борисович попытался деликатно куснуть дедову ладонь. Дед, видимо осознав, что любимый внучек больше не будет базлать не по делу, отнял наконец свою длань от лозунгоизрекателя Виктора Борисовича. И закрутил головой, казалось, на 360 градусов вокруг себя, наклоняя то правое, то левое ухо к плечу.

Виктор Борисович, подражая деду, тоже завертел головой под своей камуфляжной кепчонкой. И тут, наконец, услышал ... где-то ещё очень далеко и неразборчиво, но уже ощутимо слышались человеческие голоса. И в эти голоса тоскливо вплетался собачий лай. Тоскливо - потому что Виктор Борисович как-то инстинктивно сразу понял, что ЭТИ собаки - это не те ласковые и смешные домашние пёсики разного размера, которых они с Маринуськой-симпампуськой, подвыпив, угощали шашлычком во время летних прогулок по лесопарку. ЭТИ были натасканы рвать и убивать без всякой жалости - и от их далёкого ещё и тихого пока лая у Виктора Борисовича что-то очень ощутимо и неприятно поджалось внутри модных джинсов от MarksSpenser.

Виктор Борисович глянул на дедушку родного. В конце концов, дедушка - мужчина опытный, две войны прошёл, лично товарища Ворошилова видел, как сам хвастался - вот пусть и думает, как им сейчас выпутываться. Дело Виктора Борисовича - рассказать товарищу Сталину и товарищу Берии как надо Гитлера побить и что потом дальше делать. Ну и обязанности коменданта Парижа исполнить, куда же от них денешься ...

На простой как песня волжских бурлаков физиономии деда тем временем отобразилась глубокая озабоченность. «Кажись фриц лес прочёсывает ... уходить надо, Витёк ... быстро уходить ... они теперича гнать будут на десяток вёрст. Гнать будут как зайцев теперича. Дуй за мной и не отставай ... до болота добежать бы, а там может оторвёмся ...»

После этого время для Виктора Борисовича, можно сказать, остановилось, превратившись в сплошной ужас без конца. Дед рванул через лес как носорог, виденный когда-то в детстве Виктором Борисовичем в телепередаче: — «В мире животных» - не останавливаясь, не разбирая дороги, не оглядываясь назад на непутёвого внучка. Виктор Борисович, хрипя и матерясь сквозь зубы, пытался не отстать, оскальзываясь на весенних сугробах - и проклинал всё и вся. И этот долбаный, хлещущий прямо по морде ветками лес. И фрицев с их собаками. И слишком быстро передвигающегося деда («ему же пятый десяток уже, куда он так ломится?») А самое главное, проклинал Виктор Борисович себя, себя, старого дурака, возжелавшего на старости лет подвигов вместо тихого сидения на скамеечке с Маринуськой - симпампуськой и бутылочкой чилийского сухого белого. «Ну что, доигрался, придурок? В батьку Ковпака поиграть решил? Идиот!» - корил и крыл себя Виктор Борисович, скользя на заднице по мокрой листве какого-то оврага прямиком в холодный как лёд ручеёк, превративший его ноги в две хлюпающие лужи.

И что самое страшное и самое обидное - несмотря на все эти героические усилия, чужие голоса и чужой лай почему-то не отдалялись, а совсем даже наоборот - приближались и становились всё отчётливей. Уже можно было разобрать, что голоса те перекликаются между собой совсем не по-русски, а на каком-то чужом, как-будто каркающем и лающем наречии. И эти звуки, разносящиеся и вязнущие в мирном русском апрельском лесу, были страшны. Страшны своей чужеродностью, страшны абсолютной безжалостностью и к самому Виктору Борисовичу, и ко всему, что он знал и любил в своей столь долгой и бестолковой жизни. Существа, издававшие эти звуки, были готовы спокойно и без всяких сомнений убить Виктора Борисовича, и деда, и кого угодно. Убить без эмоций и нервов, убить как сделать скучную, но необходимую работу. Никакие самые отмороженные бандиты 90-х не могли сравниться с теми, кто шёл сейчас по их следу - и от осознания этого Виктор Борисович обливался холодным потом и пытался догнать деда, держать в поле зрения его затянутую в грязный ватник тощую жилистую спину.