Спасибо деду за победу

Больше всего Виктора Борисовича пугал накатывающийся со спины собачий лай. Страшнее перспективы умереть смертью храбрых в этом глухом лесу. Страшнее мук в застенках гестапо. Виделось Виктору Борисовичу, как адски-чёрная гладкошёрстая тварь молча в прыжке вцепляется ему в джинсовый зад. Валит на спину. И одним движением огромных жёлтых клыков отгрызает - и брезгливо выплёвывает!
– всё то, что Маринуська - симпампуска так любила ласкать безумными жаркими ночами в гостинице: — «Подушкин» XXI века.

«Нет, живым не дамся ... загрызу!» - передёргивал плечами Виктор Борисович и прибавлял ходу, хотя, казалось, сил не осталось уже совсем.

Не так, ох совсем не так представлялся Виктору Борисовичу великий поход в прошлое! Ну ладно, чёрт с ними, с ликующими парижанками ... но на героические подвиги-то можно было рассчитывать? Во всех книжках про попаданцев люди будущего если даже не могли изменить ход истории - то по крайней мере красиво умирали в атаке за Родину, за Сталина. И склонялись над ними простреленные боевые знамёна, и утирали скупую слезу суровые предки, в глубине души гордясь тем, какого замечательного потомка породили они ... а вот Виктор Борисович всё своё попаданчество, продолжающееся уже несколько часов, вместо героического геройства только носился туда-сюда по голому весеннему лесу, удирая от тех, кого ему полагалось жёстко и безжалостно громить. Неправильное какое-то получилось попаданчество, совсем не правильное!

В самый разгар этих горьких размышлений маячивший впереди дед вдруг резко остановился, подняв руку. Виктор Борисович, пробежав по инерции несколько шагов, застыл на месте, заполошно дыша и сипя подобно крестьянской лошадке, которую заставили мчаться в атаку аллюр три креста. Первое время кроме этого хрипа и сипа и слышно-то вокруг ничего не было. Но постепенно, по мере нормализации естественных физиологических процессов, стал проступать природный шумовой фон. Птичий щебет - ещё негромкий, ещё робкий. Тихий, на грани слышимости, шорох раскрывающихся на кустах почек. Побулькивание в заполняющихся талой водой следах от ботинок Виктора Борисовича. И ... всё. Чужих, страшных голосов - не было. Лая адских тварей - не было.

Дед, резко выдохнув (он, казалось, всё это время и не дышал вовсе, превратившись в одно большое чуткое ухо), сказал: — «Кажись оторвались пока. Привал. Двадцать минут отдохнём и дальше пойдём» - «Почему двадцать?» - закапризничал было Виктор Борисович.
– «Оторвались же. Давай подольше отдохнём. Поедим. Пиво допьём».

«Да ты што, Витёк, дурной?» - озлился дед - «Думаешь фриц сюда не придёт? Говорю же - на десяток вёрст гнать будут. Лес чистить от наших. Потом уж, как переловят всех кто из окружения выйти пытается - будут по деревням ловить. Тех кто отсидеться хочет. Но там уж полицаев пустят. Из местных».

«А нам что делать тогда?» - пригорюнился Виктор Борисович.
– «На болото пойдём» - отрезал дед.
– «Там спрячемся. Днём не пройти теперь, факт. Будем ночью пытаться. Может ночью проскочим как-нибудь».

«А на болоте фриц нас не найдёт что ли?» - продолжал сомневаться Виктор Борисович.
– «Фриц - он человек городской. Не полезет фриц на болото. Потопнуть забоится» - «А мы не потопнем?» - «А мы не городские, мы вологодские» - выдал дед и тут же хмыкнул, осознав неоднозначность сего утверждения.
– «Не боись, Витёк, уж по болоту-то я тебя проведу. Привычный по болотам-то ходить. А фриц туда без местных проводников не сунется. А местных у него нет пока, фронт здесь недавно прошёл, не успел ещё полицаев навербовать» - на этой оптимистической ноте дед плюхнулся своими ватными штанами прямо в кучу прошлогодней травы, отстегнул от своего чудного не пойми из кого сделанного ремня мятую флягу и жадно присосался к ней - казалось, прямо сквозь неснятую крышку.

«А дедулька-то у меня стратег, оказывается ... маршал Жуков просто ...» - подумал Виктор Борисович и только сейчас ощутил дикую жажду, вызванную бесконечным забегом по лесу 1942 года. Стянув с плеч кожанку, Виктор Борисович аккуратно присел на подстеленную полу (земля стылая - как бы чего не отморозить ... вдруг пригодится ещё ... для благодарных парижанок и прочих наивных обитательниц пуританского XX века) и вытянул из кармашка рюкзака баклагу с водой, благоразумно оставив пиво на более спокойную обстановку.

Глава 9. Дела семейные.

Некоторое время над лесной прогалиной разносилось дружное бульканье, хлюпанье и чавканье. В мозгу Виктора Борисовича, начавшем потихоньку отходить от всей этой бредовой: — «Зарницы», проносились разнообразные абстрактные мысли. Например - «Интересно, а где сейчас эта вода, которую я пью? За 80 лет до того, как я её купил в магазине?» Устыдившись такой лёгкости мыслей, неподобающей героическому моменту, Виктор Борисович тихонечко рыгнул, закрутил крышечку, и, засунув наполовину опустевшую баклагу обратно в карман рюкзака, затеял с родственником неторопливый семейный разговор на семейную же - что характерно!
– тему.

«Дед, а правда, что отца твоего в 37-м году расстреляли?» - начал светскую беседу Виктор Борисович.
– «С чего взял?» - резко построжел дед (хотя чего, спрашивается, строжеть с родным-то внуком, который теперь и не просто внук, а можно сказать боевой товарищ на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками?) - «Батя рассказывал. Он малой тогда был, почти ничего не помнит. А ты ему тоже потом не особо рассказывал. Что там было с прадедом?»

«С прадедом, с прадедом ... болтал он много языком-то своим, прадед твой!» - дед явно озлобился по какой-то причине на того самого прадеда. Потом, несколько успокоившись, продолжил уже на полтона ниже: — «Батюшка Алесандр свет Фёдорович - ох он и упёртый был! Истый кержак. За едину букву в титле Исусовом удавить готов был и сам удавиться. И власть потому не любил. И царску власть, и советску. Всё говорил - мол, сатанинска власть, сатанинска! А того не понимал, што даже власть неправедная - лучше чем совсем без власти-то. Он всю жизнь в лесу прожил, колесу молился. А я вот видал, как оно - без власти когда. Насмотрелся в 17-м годе-то».

После этой тирады дед впал глубоко в какие-то свои воспоминания. Виктор Борисович некоторое время наблюдал за отголосками бурь давно минувшего смутного времени, проносившимися по лицу деда. После чего, деликатно кашлянув, решил продолжить беседу: — «Ну а прадед-то что же?»

«Батька-то?» - вынырнул дед на поверхность из реки времени - «Батьку совецка власть долго прощала. Мы же ить не кулаки какие были - из трудового крестьянству. Он и в гражданскую с белыми путался. И в коллективизацию всё агитацию пущал. Всё ему совецка власть прощала ...»

«А дальше?» - «А он, дурак старый, первого мая 36-го года в клуб-от колхозный пришёл, прилюдно совецку власть обматерил и на патрет товарища Сталина плюнул! Ну тут уж конешно пощады не было ему. 10 лет дали да в Буреполом отправили. А в Буреполоме долго-то не живут ...»

«А ты что?» - «А я што? Я в ту пору колхозными лесинами в Устюге торговал. Назад-то едем, а на околице нас Сёмка встречает. Сёмка - председатель сельсовета наш. Мы с ним вместе в гражданскую Деникина долбили. Сёмка меня в сторону отвёл и говорит - мол, не ехай в деревню-то, батьку твоего за агитацию гэпэу забрало. Ехай на Пижму в леспромхоз: — «Сталинский путь», там братенич мой бригадиром, возьмёт тебя на лесоповал в артель».

«Ну а ты что же?» - Виктор Борисович аж вытянулся в сторону деда, увлечённый семейной историей - «А што я? Мне за отца на цугундер идти неохота было. У меня Андрюшка отрок да Борька с Зинкой пешком под стол ходят. Пошёл - пошёл я лесом, да до той Пижмы и дошёл. Три года там в артели лес валили и на шабаш деньги делили, а я Аксинье с земляками отправлял. А уж в 40-м, как поутихло всё, обратно домой вернулся. А дружок Сёмка поди воюет где-то нонче, ежели живой. Он перед войной-то хорошо поднялся - второй секлетарь райкому нашего стал, воной как. Нонче комиссар поди где».