Спасти СССР. Реализация
Шрифт:
И дружбу навек изобразят, и любовь страстную… А когда тебе замес устроят, пятеро на одного, то скалиться будут и хихикать в кулачок! Однако…
Всё равно, Сашка не воспринимал пшеков врагами! Они им пользовались, а он — ими. Заплатил той же Ядвиге — и она твоя! На час. А ему больше и не надо. И снова между ними нейтральная отчужденность…
Но, когда местные начали убивать советских… Тут уж извините! Офицеры — ладно, они воины и должны быть начеку. Что это за боец, которого можно шлепнуть, как куропатку? Но женщин стрелять… Детей малых…
Нет, Санёк не озверел, вроде того лейтёхи из разведроты, а как бы вычеркнул пшеков из
…Подальности рассыпалась сухая очередь из «калаша», но Ломов заставил себя не вздрогнуть. Треснул пистолетный выстрел. Глухо ухнула граната.
Сашка изготовился, плавно поведя винтовкой. Ага…
Через каменный забор полез некто в шубе нараспашку, и с автоматом. Нетерпеливый «Змей» выпустил короткую очередь, и «Лом» поморщился — вот зачем вспугнул? Пусть бы лезли всем скопом!
Автоматчик заметался, а тут еще двое перевалились через ограду. С оружием в руках.
Сашка мягко выжал спуск. Винтовка дрогнула, отдаваясь в плечо. Меткая пуля отбросила первого в очереди — только лохматые полы шубейки взметнулись, да отлетел польский АК.
Четвертый из беглецов, этакий интеллигент в сером пальто, едва подтянулся, оседлал ограду, уже и ногу перекинул, взмахнул рукой, сжимавший пистолет-пулемет «РАК»…
Ломов попал ему в область сердца — увесистый калибр выбил пыль из пальто. «Интеллигент» судорожно вздрогнул, и кулем свалился в сухой подзаборный бурьян. Кобрин скосил двоих.
— Прекратить огонь! — зычно скомандовал капитан, и ухмыльнулся: — Зачистили!
Глава 13
Суббота, 6 января. Вечер
Польша, Сцинава
В общем коридоре горела всего одна лампочка, и в ее тусклом желтом накале шатались пугающие тени — у дверей в квартиру майора Каховского толклось четверо или пятеро бойцов терроргруппы. Они тяжело, сипло дышали, и хэкали вразнобой, добивая советского офицера.
Тяжелые ботинки с медными оковками ломали ребра и отбивали внутренности «оккупанту» — а по тому, как русский реагировал на удары, Чешиньскому стало ясно: били по мертвому телу. Но он не вмешивался. Пускай ребята отведут душу.
Пинком отворив дверь, экс-полковник шагнул в прихожую, сам ощущая боевой задор и то пьянящее чувство абсолютной власти, знакомое любому истинному воину. Самое великое удовольствие получаешь, не убивая врага, а упиваясь его страхом, его унижением! Всякий человек — скотинка, готовая как угодно пресмыкаться, лишь бы вымолить жизнь. Но ты, именно ты обладаешь высшим правом отнять ее — или оставить в живых тварь дрожащую, что лижет твои сапоги…
Гжегож ухмыльнулся, оглядывая свинарник на кухне, да разгром в гостиной — повеселились его парни! — и тут же скривился. Что не говори, а он проявил слабость, лично участвуя в акции, тем самым нарушив приказ, но… Америка далеко, а резидент в Варшаве ему не указ. Да и сколько же можно смирно сидеть в тихом и безопасном посольстве, когда место настоящего патриота на улицах, спина к спине с митингующими, а еще лучше — в военных гарнизонах оккупантов! Вот, где он действительно нужен!
Остановившись на пороге спальни, экс-полковник равнодушно оглядел избитую
женщину в жалких обрывках одежды. На ее груди, на боках, на лице наливались синяки; симпатичная супруга забитого офицера шмыгала носом… Но нет, глаза ее были сухи, а в темени зрачков копилась тяжкая свинцовая ненависть.Просто кто-то из насильников разбил русской красавице нос — две струйки крови, стекавшие на нежный подбородок, запеклись, а губы, опухшие от пощечин, вздрагивали в палящей злобе.
Вот это и оскорбило Гжеся. Красотке полагалось скулить, жаться от ужаса, умолять!
Глумливо усмехаясь, Чешиньский достал из кармана оба серпасто-молоткастых паспорта, раскрыл нужный, и с запинкой выговорил на корявом русском:
— Ире-на… э-э… Ирина Каховская. Хех! — он оскалился, из-за чего его тонкие губы, хрящеватый нос с горбинкой и брови, одна выше другой, сложились в маску Мефистофеля. — С прискорбием сообщаю, пани, что ваш муж… Сер-гей Каховский, погиб смертью храбрых! — Издевательский тон прервался, заместившись небрежным: — Он там, в коридоре, валяется!
Экс-полковник сбросил куртку на опрокинутый кухонный стол, сверху уронил автомат, и шагнул в спальню. Черные глаза Ирины набухали остервенением, бросая молчаливый вызов. Ему!
Напружив желваки, Чешиньский поставил ногу на смятую простынь, пачкая белье рубчатой подошвой, и хищно улыбнулся:
— Носком этого ботинка я отбил печенку твоему муженьку… Целуй!
— Сдохни! — хрипло вытолкнула женщина.
Гжегож не ударил ее, а молча расстегнул ремень и раздернул «молнию» ширинки. Изначально он не собирался развлекаться вместе с личным составом группы, иначе вошел бы в спальню первым. Но эта русская дико возбуждала его, именно своей яростной неукротимостью.
Каховская зарычала, бешено сопротивляясь, но сил у нее не осталось совершенно, и Гжегож овладел русской, стискивая тонкие, как у девочки, предплечья, и прижимая их к постели. Особого удовольствия он не получил — приходилось следить, чтобы та, что вяло трепыхалась под ним, не плюнула в лицо.
Кривя рот в бурном дыхании, Гжегож рывком встал и привел себя в порядок, свысока поглядывая на истерзанное женское тело. Каховская, едва сдержав стон, сползла с кровати, опускаясь на четвереньки. Ухватилась за полированную дверцу шкафа и, дрожа от напряжения, выпрямилась, достала с полки полотенце, белое с красным узором по бахромчатому краю.
Брезгливо морщась, Чешиньский отвернулся.
— Пан командир! — крикнул из дверей Зденек. — «Лютый» докладывает, что всё в порядке — он вырезал четверых! Мы с ним? В тот дом на углу?
— Выдвигайтесь! — громко ответил Гжегож. — Я вас догоню.
Гулкий топот озвучил уход «борцов с оккупантами», но с улицы не донеслось ни звука — группа как будто растворилась в темноте.
«Моя выучка!» — горделиво подумал экс-полковник.
Припомнив, что куртка осталась на кухне, он шагнул к двери…
Знакомое, очень короткое, будто окончательное, металлическое клацанье за спиной продрало нутро Гжегожа ледяной щеткой. Безмерно усталый женский голос вымолвил на хорошем польском:
— Стоять! Руки в гору, лицом ко мне!
Еще не веря случившемуся, Чешиньский выполнил приказание. Та, которую он списал в отбросы войны, стояла, прижавшись спиной к шкафу — голая, изнасилованная, избитая, но прекрасная. Роняя узорчатое полотенце, женщина вскинула старенький «Вальтер» П38, поддерживая вздрагивающее запястье левой рукой.