Спасти СССР. Реализация

— Да ладно, — генсек махнул рукой. — Какая нам разница, верно?

Он глянул в окно «ЗиЛа», на проплывавшие мимо старые и новые дома. Хотя какая тут может быть старина? Фашисты разбомбили Варшаву до основания…

— Устали, Леонид Ильич? — осторожно спросил посол, тут же смутясь, но Брежнева тронуло неожиданное участие.

— Есть немного, Борис Иваныч, — улыбнулся он. — В Берлине не выспался толком. Думал, вернусь домой — отдохну, как следует, а тут Милевский к себе зовет! Ну, разве откажешь? А внеплановая поездка… Это же такой переполох для всей моей… свиты! Ничего… Вечером вылетаем в Москву, хоть в самолете вздремну, хе-хе…

Генсек грузно повернулся к окну. Между трепещущих занавесок мало что углядишь, да и что ему видами любоваться? Хоть мысли причесать, а то полный сумбур в голове…

На партконференции в Варшаве он практически не выступал, так только — пообщался с «бетоном». Грабский… Стахура… Кто там еще был… Да все были, только имён не упомнишь, много народу съехалось.

Идея съездить на завод в Урсусе, встретиться с рабочими прямо в цеху — для продвижения в массы решений о предстоящих реформах — была спонтанной. Брежнев насупил мохнатые брови.

Его никогда особо не тянуло выступать, да и он не трибун, вроде Кирова или Фиделя, чтобы по три часа речи толкать. Но в этот раз ему именно что «приспичило» выступить!

Страстно захотелось объяснить одураченным людям «политику партии», втолковать, что да как, перетянуть общественное мнение Польши на свою сторону — и погасить пожар!

— Приехали, товарищ Брежнев, — обернулся прикрепленный с переднего сиденья. — «Урсус».

* * *

Заводские корпуса не потрясали размахом, как на «КамАЗе» или ЧТЗ — были они приземистыми, как бы одноэтажными, да и эхо гуляло недолго. Брежнев вышел к народу в сборочном цеху.

Рабочие подтянулись со всего завода, стояли плотно, заняв всё место между рядом новеньких тракторов — и недобрый ропот гулял под балками потолка.

Леонид Ильич поднялся по крутому трапу на невысокую площадку, сваренную из громыхающих листов профнастила и обнесенную хлипкими на вид, облупленными перильцами.

«Ленин на броневике…» — мелькнуло у него.

Опустив ладони на поручень, Брежнев подался вперед, вглядываясь в лица — в простецкие, почти русские, или тронутые европейской кровью. В их общем выражении угадывалось ожидание, нетерпеливое ожидание перемен, когда вынь, да положь им красивую, устроенную жизнь! Иные смотрели безучастно или вовсе враждебно, но и этих надо было уговорить, образумить, чтобы вместе, в едином строю…

— Товарищи! — вытолкнул Леонид Ильич. — Я прекрасно помню то время, когда и ваша, и наша страна лежали в руинах. Страшная война принесла нам всем массу горя, потерь и бед. Но мы выстояли тогда! Выстоим и теперь! После войны нам всего не хватало, всего, товарищи! Но мы делились с Польшей по-братски, не требуя взамен ни денег, ни даже благодарности. Мы поможем и сейчас — и Советский Союз, и ГДР, и Чехословакия, и Венгрия, даже Куба и КНДР! Да, прежнее ваше руководство наделало много непростительных ошибок, и теперь нам, всем вместе, исправлять их. Ничего, справимся! — кулак генсека ударил по перилам, пуская краткий гул. — Но я здесь не для того, чтобы убаюкивать да обещать. Гарантировать могу лишь одно — хуже уже не будет! А в беде мы Польшу не бросим!

Было заметно, что рабочие внимают Генеральному секретарю, а его чистый польский язык приятно удивил их и даже польстил.

— Пару дней назад все страны СЭВ о многом договорились, и наконец-то сдвинули дело с мертвой точки, — брежневский голос звучал уверенно и густо, лишенный обескровленных канцелярских оборотов. — Думаю, наши общие решения еще не освещались в прессе, и я первым сообщу вам о серьезных подвижках, как минимум, в четырех направлениях. Во-первых, мы сделали первый шаг к настоящей единой финансовой системе соцстран, к полноценной общей валюте на базе переводного рубля. Во-вторых, отныне разрешено открытие филиалов предприятия одного государства-члена СЭВ на территории другого. В-третьих, появилась возможность для обычных граждан, без жестких ограничений, перемещаться из страны в страну в пределах социалистического содружества с любыми целями. В-четвертых, приоткрыт чрезвычайно емкий и малообеспеченный рынок СССР для соцстран с правом для любого гражданина Советского Союза покупать потребительские товары в розничной сети или у производителя — хоть в Венгрии этот производитель, хоть в ГДР или Польше…

Рабочие зашумели, голоса полнили всё пространство цеха, и в общем гвалте никто не услышал приглушенного выстрела.

Прикрепленные рванулись к стрелку, рассекая толпу, а Брежнев покачнулся, удивленно отшагивая на подгибавшихся ногах. Серый костюм под распахнутым пальто вдруг окрасился растущим пятном, отливавшим черным глянцем… Это было дико и невозможно, но это было!

Аристов едва успел подхватить падавшего Леонида Ильича, пачкая руки в темной венозной крови, брызнувшей из выходного отверстия на спине. Генсек рухнул, увлекая Бориса Ивановича за собой, и короткий металлический отгул прозвучал в пугающей тишине. Казалось, люди в цеху даже перестали дышать.

Неуклюже елозя на коленях, посол крикнул в толпу:

— Врача! Немедленно!

Местный фельдшер протолкался, и неуклюже взбежал по трапу — на свой белый халат он накинул ватную телогрейку. Согнувшись над телом Брежнева, медик суетливо искал пульс… Бесполезно — меткая пуля разорвала сердце. Аристов, с искаженным бледным лицом, медленно вставал с колен. Как будто продолжая движение, он снял шапку-пирожок и опустил голову.

— Умер, — тяжко упало крайнее слово.

Заводское начальство, сопровождающие, рабочие торопливо сдёргивали шапки, теплые кепки, фуражки. Ошеломленные, испуганные, люди еще не слишком верили произошедшему, до них не сразу доходило, что человек внезапно смертен, и только шелест голосов набирал и набирал силу:

— Умер… Скончался…

— Матка бозка…

— Убили…

— Убили!

Глава 14

Понедельник, 15 января. Утро

Ленинград, Измайловский проспект

В окно, тронутое росписью инея, мощно вливалось солнце — тугие лучи зашли в тыл белёсой и пепельной хмари, и вовсю расширяли лазурный плацдарм, светоносной силой обороняя ясность. Красота!

Я дремотно улыбнулся, словно пародируя Будду.

Ведь и на душе просветлело — за все зимние каникулы меня ни разу не потревожили цэрэушники. Первые дни января я еще напрягался по старой памяти, но привык к хорошему — и даже испытывал к мистеру Вудроффу некую извращенную благодарность. Спасибо, мол, что дали отдохнуть спокойно!

А я до того разрезвился, что дважды выбирался на лыжню — один раз с Паштетом, в другой — с родителями. Взмокну, вымотаюсь, промерзну, но как же здорово — синее небо, зеленые сосны и белый снег. Классика!

И снова школа, третья четверть… Последняя третья четверть.

Я поневоле свыкся с бытием ученика, да и время, драгоценное время тратилось не зря. Где, если не в школьном комитете комсомола оттачивать лидерские таланты — мягкого убеждения и строгого принуждения? Проще всего дать команду, но мы же не в армии! Значит, надо изловчиться, и так повернуть ситуацию, чтобы люди сами, с охотой и азартом, делали то, что от них требуется.

А наш поисковый отряд? За осень он вырос как бы не втрое — новички с нетерпением ждут теплых майских дней. Ага, теплых…