Спасти СССР. Реализация

Однако, если бы линии Андропова не было вовсе, то с середины девяностых начала бы расти непосредственная угроза атомной войны. Всё дело в иллюзиях!

Облик предполагаемой ядерной заварушки, несмотря на заклинания части ученой братии насчет «абсолютно гибельных последствий», начал стремительно меняться после отработки — вот в эти самые, текущие, обтекающие меня годы! — новых разновидностей «спецбоеприпасов», якобы чистых или «почти чистых». И порог применения чудовищного оружия начал угрожающе снижаться…

Очередной тур разрядки может оказаться безуспешным. Чует моя душа, что Рейгана нам не удержать, что до власти в США дорвутся-таки неоконы, резко роняя «интеллектуальную планку» политического класса оппонента.

И всё пойдет вприпрыжку, скачками — как минимум, к локальному ядерному конфликту, где на полях битв рванут два-три десятка боеголовок и боевых блоков, каждый мощностью от пяти до ста пятидесяти килотонн.

Разрушенные города… Миллионы погибших, раненых, искалеченных, сошедших с ума…

Но весь этот ужас может стать лишь прелюдией к концу света — в душной атмосфере тотального вранья и недоверия между державами, локальная «разборка» легко раскрутится в полномасштабную Третью мировую!

Люди мечутся в суете мелких проблем, и даже не задумываются о том, что где-то, в глубоких шахтах и в отсеках субмарин, таится адский огонь, готовый скоропостижно спалить их будущее, все их мечты и наивные планы…

В моем «минувшем будущем» мир стал однополярным, но решило ли это проблему? Отнюдь нет. Грозное крушение СССР и социалистического мира способствовало вовсе не «конвергенции и стабилизации развития», а становлению и консолидации во власти в США крайне агрессивного во всех смыслах слоя «политического класса» под личинами миротворцев, гуманистов и «демократизаторов»…

Чисто мусульманским движением я отер лицо, и криво усмехнулся. Кто виноват, вроде разобрались. Осталось найти ответ на другой вечный русский вопрос: «Что делать?»

А что тут станешь делать… Моей задачей должно стать, разве что, опережающее «встречное наведение мостов». И это не просто явная встреча с оппонентами, но контакт, дающий мне авторитет «на той стороне». Если уж определенную весомость при Кеннеди, в качестве «честного посредника», получил известный Большаков, то сейчас — чтобы переломить тенденцию роста значимости условного Большого Збига — нужны уже шаги иного уровня. И они представлялись мне вполне возможными — ведь были же письма по наркокартелям, Афганистану, Ирану! Пускай значение моих писулек не бесспорно, но «для зачина» — годится.

Польша — точнее, провал идей Бжезинского, послужила бы определенным сигналом — тут Советский Союз проводит даже не пресловутую «красную линию», но четкий рубеж, сродни декларациям о границе СССР.

А надежды на крах соцсодружества должны парировать реформы — не только Союза, но и всего социалистического мира — с откликом в Китае…

…Лишь сейчас мои зрачки рассмотрели легкую тень, слившуюся с моей — я настолько глубоко нырнул в поток сознания, что не сразу заметил — нас стало двое.

Рядом со мною робко присела Афанасьева. Плотно сжав ноги в модных сапожках, Тома съежилась в своей шубке, деревенея в позе примерной девочки. Кудри, выбившиеся из-под задорно нахлобученной лыжной шапочки, обрамляли бледное лицо, оттеняя нервный румянец на скулах.

Вздрагивавшие ресницы, беспомощный взгляд, приоткрытые губки совпадали в выражении мучительной потерянности.

— Андрей… — тоненько вытолкнула девушка, и зелень глаз блеснула влажной мольбой. — Прости меня… Ну пожалуйста! Я… Я долго думала о тебе, о себе… Честное комсомольское! Только не хочу обманывать… Не знаю, поняла ли всё, или не поняла… Вот, правда! Но… Мне очень, очень плохо без тебя!

Она негодующе мотнула головой, избавляясь от блеснувших слезинок, но не выдержала — спрятала лицо в ладонях. Худенькие плечи мелко затряслись.

Тома даже не пыталась подсесть поближе — сгорбилась, горюя в одиночку, а я, словно вчуже, следил за собой. Не было у меня особого желания утешать зарёванных девиц, но встать и уйти — это слишком жестоко.

Вздохнув, я приобнял Тамару. Она резво придвинулась, и устроилась лить слезы на моем плече.

— Андрей… Андрюша… — потекло разрывистое бормотание. — Я не хочу… без тебя… В школе еще держусь, а домой приду — и реву, как дурочка… — Тома шмыгнула носом. — Тоска така-ая!

Мои пальцы рассеянно перебрали каштановые пряди, и слипшиеся девичьи ресницы прянули, распахиваясь — сквозь слезливую жалобу просвечивала сумасшедшая радость.

— Пошли, — усмехнулся я. — Провожу тебя.

— Ага! — несмелая улыбка двинула мокрые щеки.

Я встал, и подал однокласснице руку. Тома вскочила, быстренько стянула перчатку, и ее ладонь уютно устроилась в моей пятерне, греясь и благодарно скребясь.

«Встречное наведение мостов…» — взошла мысль, и рассеялась приятным нутряным теплом.

Глава 16

Среда, 31 января. Утро

Ленинград, Измайловский проспект

Два желтка вспухали влажными линзами, чуть подрагивая в нежном разливе белка. Ковырнешь вилкой — и потечет вкуснейший холестерин, густея оранжевым соком, замывая поджаристые розовые колечки сосисок и распаренную мякоть красных томатных долек… Поэма!

Правда, помидорчики были не свежие, а из банки «GLOBUS», зато выжаривать не надо! Венгры их собирают спелыми, впитавшими благоуханные соки земли. Не то что «стеклянные» с будущих теплиц, без запаха и вкуса.

И, вообще! Если потреблять «летние» овощи круглый год, то как тогда радоваться первым помидорам, пусть и цены немилосердной, но мясистым, ароматным, «сахарным»? А огурчикам с грядки? Колючим, пупырчатым… Разрежешь — пахнут!

Да и кому в голову придет крошить в новогодний «оливье» свежий огурец? Ясно же, что соленый — лучше!

Ага… Выловленный в круглобокой, в склизких потёках, бочке с мутным рассолом… Его серую пленку прокалывают скелетики укропа, из кислых глубин всплывают бурые, размякшие «желтяки»… И витает дух гнили и прели — неистребимая атмосфера «овощного».

Но, всё равно — продукт отменный, хрустит и услаждает вкусовые пупырышки.

«А ведь это особая примета социализма, — лениво подумалось мне. — Натуральность и качество при внешней неказистости. Капиталист предпочитает яркую упаковку, но фасует в нее откровенное… хм… откровенный эрзац и симулякр».

Отшлифовать чеканную формулировку помешал телефонный звонок, резкий и безоговорочный, как у будильника.

— Алло?

— Забыла тебе вчера позвонить, — решительно раздался из трубки голос Зорьки, властный, но и чуточку напряженный. — Пашка сказал, что сегодня не получится в клубе собраться. Вот же ж балбес — ногу себе растянул, да сильно так! — «скорую» вызывали…