Спасти СССР. Реализация
Шрифт:
Четвертым уроком шел русский. У меня зияли кой-какие пробелы, особенно в пунктуации, поэтому я делил свое внимание между пройденным материалом и нетерпеливым ожиданием большой перемены.
Вроде, и завтракал… Или мой химерический организм счел утреннюю трапезу недостойной себя? Ну, как минимум, недостаточной — юных гавриков и гавриц сколько не корми, всё мало. Растут. Растём…
Класс сдержанно гудел — это позывы отдельных особей сливались в общий голодный стон, в дрожащий хор имени Кисы Воробьянинова: «Жё нэ па манже депюи катр лессон!» И все,
Однако Вера Соломоновна — женщина, на диво терпеливая, ее добродушие неистощимо. И грянул звонок…
Гулявший по классу ропот мгновенно взбурлил, обращаясь галдежом, а чинный порядок смешался в аморфную толкотню. Русичка лишь дремотно, просветленно улыбалась, заполняя журнал, а 10-й «А» вырвался на волю…
— Дюх! — крикнул Сёма, разгоняясь. — На тебя занимать?
— Ага! — мигом отозвался я.
И Резник умчался, унося с собой сочувствующую ухмылку: разумею-де печаль твою, ибо комсоргу надлежит быть спокойну, выдержану и всегда готову. Какая уж тут беготня! Несолидно-с…
Глухой топот по истертому паркету коридора сменился резким клацаньем на лестничной площадке, выложенной плиткой — и загудели пролеты, озвучивая исход!
Этажом выше гремела Тыблоко, гвоздя отстающих да неуспевающих, и я резко ускорился. А то отстану еще, не успею…
— … Пюре с биточками, рогалик и чай! — отдав Карповне талон, я бережно понес яства, высматривая свободный столик.
Стайка семиклассниц у окна как раз вспорхнула, и я тут же заместил убывших.
— У вас не занято?
Держа поднос, мне мило улыбалась Тома. Солнце как раз прорвало облачный фронт, и лучи били прямой наводкой — засвеченные каштановые пряди горели красной медью с золотом.
— Уэлкам! — шаркнул я ножкой по-светски. — Как там Яся?
— Гриппует, — вздохнула Афанасьева, изящно мостясь напротив. — Но температура вроде спала. Хотела навестить болезную, а Яська запретила. Заразишься еще, говорит…
Глубокомысленно кивая, я живо расправился с битками, и подтянул стакан — чаинки кружились в горячей глубине цвета гречишного мёда.
— Дюш… — Тома отпила компоту, манерно отставляя мизинец, и облизала губы. — А меня ты не хочешь навестить? М-м? — в ее голосе ослабшей струной прозвенела неуверенность. — Приходи как-нибудь…
— Как-нибудь. Слушай… У меня на сегодня запланировано одно культурное мероприятие… В кафе. Сходим?
Глаза напротив просияли яркой зеленью. Или это солнышко так расстаралось?
— А… Кто еще будет? — Тамара с усилием натянула улыбку.
— Я, солнышко, — вырвалось у меня.
Тот же день, позже
Ленинград, улица Кораблестроителей
Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною… Да тут и земли-то не наблюдалось, пока сушу не намыли, отделив от вод. Призвали варягов, то бишь шведов, и те выстроили гостиницу «Прибалтийская», аккурат к московской Олимпиаде.
Громадное здание возвели для интуристов, но и своим оставили «уголок западного мира» — кафетерий в правом крыле гостиницы, напротив «Березки».
Тому впечатлил и новенький, недавно
сданный отель, и фонтаны, и вид на залив.— Здо-орово… — тянула она. — Никогда здесь не была! Не догадывалась даже, что тут — тако-ое…
— А ты еще в «Сайгон» хотела, — хмыкнул я, щурясь от колючего ветра.
— А я и сейчас хочу! Ясю туда водили — она так восхищалась, так всё расписывала…
— Ладно, свожу как-нибудь, — туманно пообещал я. — Только надо пораньше, часиков в двенадцать, а то после четырех гулянки начнутся, драки…
— Драки?! — изумилась Тома. — А мне сказали, в «Сайгоне» одна художественная интеллигенция собирается…
— Правду тебе сказали! — ухмыльнулся я. — Как сцепятся пииты, и давай друг дружку интеллигентно мутузить. Одни за «абба» горой стоят, а другие за «абаб» живот готовы положить. Художники культурно таскают коллег за бороды, хиппующие музыканты — за волосы. Пинаются, лягаются… Весело!
Паче чаяния, очереди не стояло. Я пропустил в кафе девушку, и вошел сам. А ничего так… Стилёво, как выражается Гайдай. Сдержанные тона, спокойный, умиротворяющий дизайн…
Вообще, странное отношение тех самых «творческих натур», тоскующих по далям «свободного мира»: чуть только интерьер заведения выбьется из стандарта рабочей столовки, его сразу сравнивают с Западом! Можно подумать, за границей сплошь изыск да шик. Видывал я тамошнее убожество, видывал…
Рассупонившись, мы с Томой прошли за перегородку и устроились на красном диванчике.
Кофе тут подавали дорогой, аж по двадцать шесть копеек, но, пожалуй, лучший в Ленинграде. А еще сюда заходили полакомиться пирожными, свежайшими и вкуснейшими. Я взял себе «Наполеон», а Тома — «Даугаву».
Действительно, съедобное удовольствие! А мне стало грустно.
Мы сидели с Томой, как в незабвенном «Лягушатнике» — рядом, соприкасаясь то коленями, то плечами, вот только волнение покинуло меня. Нет, близость девушки была приятна, как и ее симпатия, и старание понравиться. Но вот чудесный, греющий душу пламень влюбленности угас. Иногда мне даже казалось, что я чую запах гари…
— Кипяток! — пожаловалась девушка, отставляя стакан. — Губу обожгла…
— Нижнюю? — уточнил я. — Покажи.
Тома выпятила губку обиженным «сковородником», и я ее поцеловал. Зеленые глаза распахнулись, круглясь изумленно, испуганно, негодующе, радостно…
Я отстранился первым, и девушка опустила ресницы, унимая зеленый огонь.
— Прошло? — мои губы чуть дрогнули.
Тома кивнула, сосредоточенно дуя на горячий кофе. Надувая румяные щеки. А вот и мяконькие ушки зарделись…
— Дюш… — тихо молвила девушка, не поднимая глаз. — Мне с тобой хорошо. Очень…
Я усмехнулся уголком рта. Эти слова приятно слышать и здесь, под аккомпанемент негромкого говора поедателей пирожных. Но всё же подобное признание звучало бы куда уместней в иной обстановке, более камерной…
Как там Кузя высказалась о моих отношениях с Томой?.. «Когда ж ты с ней натетешкаешься?»
«Уже, Наташ, — мысленно сказал я. — Натетешкался вдоволь».
И всё же… На Томин день рождения приду обязательно. Подарю… Сошью что-нибудь модное. И обязательно помогу картошку сажать! А на выпускном станцую с Томой вальс…