Спасти СССР. Реализация

Глава 17

Воскресенье, 4 февраля. День

Ленинград, Измайловский проспект

Часы, скашивая фосфорические стрелки, показывали половину девятого, а за окном словно длился и длился предрассветный сумрак — плотное скопище туч зависло над городом в небесной «пробке». Пепельно-сизые облачные чрева ощутимо давили на крыши, совершая сэппуку на острых шпилях Адмиралтейства и Петропавловки.

Солнечный свет тускло сквозил в промежностях улиц, не в силах вытягивать тени, и в полутемной комнате всё цепенело, чередуя оттенки серого — и стены, и потолок, и смутный узор ковра.

Я протер глаза, и потянулся, выпрастывая ноги из-под одеяла. Тело дремотно нашептывало о сладости утреннего сна — м-м… полча-асика еще… — но разбуженный ум уже деловито планировал воскресные заботы. С приятностью зевнув, я закинул руки за голову и резко выдохнул.

«Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон…»

Я нарочно покопался в душе, выискивая напряги и беды, но горизонты были чисты. Даже на западном фронте — без перемен…

Весь январь, с самого Нового года, зловещие тени цэрэушников не тревожили меня. Бежевая «Хонда» с дипломатическими номерами не парковалась на Владимирской, а прыткая Синтия Фолк не черкала помадой на условленном столбе — я проверял. Каждую неделю наведывался…

Постепенно во мне прорастало трусоватое ощущение, знакомое, вероятно, всякому, кого «вербанули» насильно: «Может, отстали? И не напомнят больше о себе?..»

Ага… Жди. Хотя… А вдруг американцы и оставят в покое агента «Странника»? Ведь Картер сдал Бжезинского! Эту «уступку Советам» неделю смаковали «голоса», а кому, кроме Збига, так уж интересен был «Ленинградский феномен»? Или я утрирую?

Мои брови насупились. Даже если допустить, что ЦРУ даст заднюю…

«И что? — усмешка искривила губы. — КГБ всё равно с меня не слезет!»

Ну, и ладно. Я с чекистами уже сроднился.

И Гельфанд не звонит… Когда еще обещал отдать мою работу на проверку «светилам»! И долго они будут копаться в Великой Теореме Ферма? Я задумчиво почесал ухо.

Если подумать, ничего особенного в ней как бы и нет — тот же алгоритм Кармаркара куда занимательней, да и полезней. Величие Большой Теореме придавала ее неприступность — триста лет математических осад и штурмов, и всё без толку.

А вот интересно, если у самого Пьера де Ферма спросить лязгающим строгим голосом: «Какие ваши доказательства?»

«Невозможно разложить куб на два куба, биквадрат на два биквадрата и вообще никакую степень, большую квадрата, на две степени с тем же показателем, — забубнит он, потрясая „Арифметикой“ Диофанта. — Я нашел этому поистине чудесное доказательство, но поля книги слишком узки для него…»

Лукавит шевалье, да, лукавит…

Исчерпывающее доказательство «Последней Теоремы Ферма», которое уже третий месяц мусолит Гельфанд, основано на современном аппарате высшей математики, о котором в эпоху кардинала Ришелье никто даже не догадывался — это продукт эволюции знания. Скорей всего, Ферма вывел некорректное обоснование, но так и не сумел усмотреть в нем ошибку, блуждая в тумане интуиции. Недаром он — несколько позже — опубликовал доказательство частного случая для n = 4, но вот о случае общем даже не упомянул, хотя полей хватало…

Я сел, пальцами ног нащупывая тапки, и прислушался. Тихонько хлопнула дверь ванной, забрякали тарелки, потек негромкий говор — высокий мамин голос как будто оплетал звонкой нитью папин басок. Родительский дуэт то учащал речь, то замедлял ее, расставляя краткие паузы, и как будто наполнял квартиру живым покоем…

Телефон зазвонил с резким призывом, обрывая нити только что сотканной гармонии.

— Я возьму! — приглушенно заворчал отец, тяжеловато шаркая в прихожую. — Алло? Да… Да… Сейчас. — Смущенный и заинтригованный, он просунулся в мою комнату: — Сына, тебя!

Я вскочил и торопливо прошлепал, как был, в одних трусах, сипло роняя:

— Кто?

— Гельфанд! — оповестил папа звучным шепотом.

— Алё? — выдохнул я в трубку.

— Доброе утро, Андрей! — донесли провода бодренький, скрипучий голосок Израэля Моисеевича. — Ну, что ж, можно вас поздравить, коллега! Я переправил вашу работу сначала Канторовичу, а затем еще трём академикам — Понтрягину, Колмогорову и Александрову… Павлу Сергеевичу Александрову, — уточнил он. — Буквально вчера отзвонились трое крайних, но был уже двенадцатый час, и я не стал вас беспокоить… Еле дождался утра! Хе-хе…

Из кухни на цыпочках выбежала мама.

— И… что сказали академики? — вытолкнул я, чувствуя, как слева накатывает запах ароматного дыма и мыла «Земляничного», а справа вьется шлейф «Пани Валевской».

— Академики дают «добро»! — рубанул Гельфанд, и зажурчал: — Андрей, сам же знакомился с вашей работой, а вы ведь знаете, насколько я придирчив! Однако все четыре важнейших черты для математики — красота, простота, точность и безумные идеи — в вашем труде присутствуют. Так что…

— И когда ждать публикации? — вырвалось у меня.

— А вот спешить не надо, Андрей, — построжел голос из Москвы. — Дело очень и очень ответственное! Сначала я лично еще раз всё проверю и перепроверю, и только потом отдам в печать. М-м… В конце февраля или в самом начале марта. Кстати… Леонид Витальевич наверняка не удержится, и выболтает наш секрет! Он-то первым ознакомился с вашей работой! Поэтому готовьтесь, Андрей. Чую, будет ажиотаж, будет суматоха и всяческая суета!

— Всегда готов! — нервно хихикнул я. — Спасибо, Израэль Моисеевич!

— Вам спасибо! — отпасовали на том конце провода. — До свидания!

— До свидания… — с колотившимся сердцем я положил трубку, внутренне поджимаясь.

«Ну, сейчас начнётся…»

— Сынуля, а что за работа хоть? — спросила мама вкрадчивым шепотом.

— Да я там… теорему… — промямлил я. — Доказал…

Папа, шевеля усами, улыбнулся, наполовину шутливо:

— Теорему Ферма?

Я покаянно кивнул, и заговорил, торопливо оправдываясь:

— Не рассказывал ничего, потому что… Ну, надо же было проверить, убедиться, что прав. А вдруг ошибка? Я и молчал. Вот в таком плане, в таком разрезе…

Мама всхлипнула, и молча обняла меня. Отец крепко почесал в затылке, и хмыкнул, качая головой:

— Ну, мать… Видала, кого вырастили? Помнишь то родительское собрание? — Косолапя, он развернулся ко мне: — В классе шестом, по-моему… Ваша Зиночка сказала тогда, что ты вырастешь либо великим человеком, либо великим негодяем! Ну, негодяя из тебя не вышло, так что…

— Ой, ты же весь замерз! — всполошилась мама. — Иди, Дюш, одевайся. Будем завтракать!

— И выпить ба… — крякнул папа, поспешно аргументируя заветное желание: — Отметить же надо!