Спасти СССР. Реализация

— Третьим буду? — натужно пошутил я.

— Чуть-чуть! — воскликнула мама, и прыснула в ладонь. Развеселясь, зарумянившись, с влажным блеском в глазах, она похорошела, моментом сбрасывая годы. Как будто возвращаясь к той девчонке, которой была — и осталась в душе.

«Вот и радуй ее, — говорил я себе, шустро натягивая треники и застиранную „олимпийку“. — Не огорчай, а радуй! Понял, великий человек?»

Там же, позже

Я включил телик с небольшим запозданием — «Международная панорама» уже шла. Затих напряженный ритм «Вибраций», унялись голоса за кадром, вбрасывавшие резковатые анонсы, а не в меру упитанный Бовин, малость взъерошенный и без галстука, вальяжно развалился перед камерой.

Признаться, я не ожидал, что именно он, спичрайтер Брежнева, будет вести передачу, но, видимо, в верхах решили коней на переправе не менять.

— … Президент Картер не стал нагнетать обстановку, и внимание западной прессы срочно переключили на обрушение шахского режима в Иране, — одышливо втолковывал народу ведущий, позволяя себе ироничную усмешку. — А тамошние события действительно приобретали всё больший размах. Напомню, что четвертого января шахиншах Реза Пехлеви назначил премьер-министром Ирана не придворного шаркуна, а самого Бахтияра, лидера главной оппозиционной партии «Национальный фронт». Менее двух недель спустя Его Императорское Величество бежало, не забыв прихватить с собой огромный «Боинг», груженный награбленным, а премьер-министр, опасаясь захвата власти муллами, военными или коммунистами, спешно возглавил Временное правительство. Лишенный поддержки даже товарищей по партии, немедленно изгнавших его за сотрудничество с шахом, чужой для армии, враг духовенства, страшно далекий от народа, Шапур Бахтияр всё равно, как будто назло всем, вершил дела по либерально-демократическому стандарту. Прежде всего, разогнал тайную шахскую полицию САВАК и выпустил из тюрем более двухсот политзаключенных. Затем отдал приказ не препятствовать уличным демонстрациям, отменил цензуру и объявил… как бы признавая свою слабость и нерешительность… о предстоящих через три месяца свободных выборах в Учредительное собрание, которое и должно определить дальнейшую судьбу страны. Не будем проводить явных параллелей, но ясно же, что никто не даст Бахтияру целый квартал времени! Ведь еще первого февраля, прямым рейсом из Парижа, в Иран возвратился беглый аятолла Хомейни, признанный вождь исламистов, человек сильный и харизматичный, способный навести «новый порядок»…

Я сжал губы. Из туманного будущего накатывал иранский кризис… Он тревожил меня, ибо в уравнения современности вписывались всё новые и новые неизвестные, меняя знакомую, однажды прожитую реальность.

Хорошо, хоть в Польше не устроили заварушки, а ведь ситуация качалась на лезвии бритвы. И Северная группа войск могла ответить, очень и очень жёстко ответить. По градам и весям…

А вот бодание в Афганистане на спад не идет, «пешаварская семерка» и Хекматиар, окопавшийся в Иране, жаждут реванша.

Если верить Би-Би-Си, СССР, поддерживая «сардара» Дауд-хана, серьезно усилил части мусульманского батальона и группу военных советников. После отряда спецназа «Зенит» КГБ направил в Афган «Каскад», а по линии МВД — «Кобальт». И минует нас чаша сия?..

…Шаркая шлепанцами, вошел отец, занося с собою табачный дух с привкусом то ли ореха, то ли какао.

Я принюхался.

— Кубинские? «Партагас»?

— Не угадал! — ухмыльнулся папа. — «Герцеговина Флор». Говорят, Сталин крошил папиросы в трубку… Надо ж было попробовать. — пыхтя, он уселся в свое любимое кресло, скрипнувшее под весом, и смущенно забормотал: — Эк меня… Кряхчу, как старый дед…

— Твои года — твое богатство, — отреагировал я по мотивам Кикабидзе, и увел разговор со скользкой темы: — А маму ты куда дел?

— Сбежала твоя мама! — фыркнул глава семейства. — У нее кросс по гастроному! Хочет скормить нам что-то особенное и необыкновенное.

Мои губы дрогнули в ласковой улыбке — мама по-настоящему гордилась знакомством с товароведом из «Ленмясорыбторга», опрятной пожилой дамой с зычным голосом сержанта-сверхсрочника.

— О-хо-хо… Дела. — отец покосился на меня, и усмехнулся: — Заметил я твой финт, заметил… Ну, голова моя еще не седа! Но тебе я всё равно завидую — не тратишь время зря! Вон, ставишь цель — и… Так и пойдешь, по математике? А поступать куда, думал уже?

— В универ, — кивнул я, радуясь, что хоть в этом не нужно «финтить» или умалчивать. — На матмех меня зачислят «автоматом». Даром, что ли, в Лондон катался?

Папа хмыкнул, задумчиво поглаживая бородку.

— Славно… А статус? Согласись, студент-первокурсник, доказавший теорему Ферма, сам годится в преподы.

— Буду вольным слушателем, — мои губы раздвинулись в улыбку. — Понимаешь… Я закопался в математику очень глубоко, но… слишком узко. Целые пласты не тронуты. Да и диплом не помешает…

— Эт-точно! — хохотнул папа. Лукаво сощурясь, он покосился на меня. — Не знаю уж, как там с огнем и водой, но от испытания медными трубами не отвертишься. Слава! Да еще мировая! И тут есть один нюанс… — Отцовская улыбка приобрела мефистофельский оттенок. — Это на Западе рекламируют лохматых рокеров и смазливых киноактеров, а у нас и поэты знамениты, и ученые…

— Это ты к чему? — задрал я бровь, не улавливая скрытой сути.

Отец хлопнул в ладоши и потер их с отчетливым шорохом.

— Хех! Жди нашествия девчонок, сына! Оккупируют поклонницы наше парадное, да так, что не пробиться, вот тогда узнаешь цену славы!

— Свят, свят, свят!

Тут хлопнула дверь, в прихожей закопошились, и оживленный мамин голос разнесся по всей жилплощади:

— Народ, я вырезки достала! Сейчас жаркое заделаю… На ночь наедаться, конечно, не полезно… А как еще? Праздник же сегодня!

— Мы согласны! — громко ответил я за весь народ.

Воскресенье, 11 февраля. День

Ленинград, Невский проспект

С утра, как все порядочные Люди Понедельника, я ударно поработал «на оборону», к обеду вымотался, разгорячился, и решил пройтись — «остыну», заодно и аппетит нагуляю.

Выйдя к началу Невского, я свернул и побрел по проспекту. Моцион и впрямь снял горячку в мыслях, а вот идеи охотно посещали холодную голову.

Со стороны только и видно было, что «молчела», рассеянно созерцавшего катившиеся «Икарусы» да «Волги», а меня просто распирало от дрожащей внутри радости, от предвкушения грядущей славы, что вознесет на высоту, недосягаемую для цепкого хвата спецслужб. Конечно, та самая gloria mundi, мало того, что преходяща, еще и свяжет меня всяческими зависимостями, как от верхов, так и от низов. Ну и что?

Любая публичная особа, будь то президент или не чесанная «мегазвезда», зависимы, скованы и опутаны обязательствами. Полная свобода возможна лишь при условии полного одиночества.

Вот Робинзон Крузое был свободен. Но спокоен ли? Счастлив ли? Ответ отрицательный…

Да и не в этом же дело. Слава — это известность… Я тут же, как истинный математик, уточнил для себя, что известность, она же популярность, придет ко мне лишь в том случае, когда рекомые верхи захотят «раскрутить» юное дарование. Прежде, чем толпы поклонниц оккупируют наше парадное, как мыслит папа, я должен примелькаться. Интервью на Центральном телевидении, фото на обложке журнала «Смена», статья в «Комсомолке»… Маховик агитпропа завертится, набирая обороты.

Я утрачу приватность, чего бы мне очень не хотелось бы, но… За всё нужно платить. Зато у меня появится возможность не прятаться от сильных мира сего, а договариваться с ними. Я буду честно и совершенно искренне хвалить советский строй — и обязательно попытаюсь донести до людей, особенно молодых и рьяных, свои взгляды на мир и действительность.

А у идеологов Страны Советов появится новый Гагарин или Каспаров — он станет живым воплощением «мягкой силы» социализма! Я стану.

«Размечтался! — усмешка скривила мои губы. — Ты стань сначала…»