Стачколомы

– Узнал, - говорит, - сделаю. Но нужны инструменты: шило, молоток, перчатки, антисептик, полотенце, лейкопластырь, бинт, ну и книжка какая-нибудь.

Антисептик — раствор хлоргексидина — был у кого-то из зеков. Шило тоже нашлось — доктору предоставили зубную щетку, которую он обрезал и заточил с одного конца. Перчатки, молоток, лейкопластырь и бинт выпросили у зоновского лепилы. Полотенце дал сам «пациент». А книжку — детектив авторства какой-то Марининой — нашли в самой хате, осталась после кого-то из арестантов. У одного зека Библия была, но на нее не покусились.

В намеченное время собралась вся хата. Все о таких операциях слышали, но мало кто видел - интересно же!

Мужик снял штаны и сел на скамейку верхом, как на лошадь. Положил хер на книжку, которую фельдшер, чтоб не зафаршмачить, полотенцем накрыл.

Фельдшер командует:

– Оттяни крайнюю плоть и прижми к книге!

Мужик, бледный, как полотно, оттягивает залупу с втянувшегося, перепуганного на смерть хуя, и кое-как растягивает на полотенце.

Фельдшер приставляет к залупе «шило»:

– Готов?

И не успевает зек кивнуть - бьет по другой стороне щетки молотком.

Первая дыра есть!

Зек еще больше бледнеет, но держится. Братва готова подхватить, если вдруг сознание потеряет.

Фельдшер прикладывает вату с антисептиком:

– Дальше делать?

– Делай… Делай… Три. Как договаривались!

После второго удара у зека темнеет в глазах, то ли от боли, то ли от вида собственной крови на полотенце, он начинает заваливаться с лавки. Братва держит его.

Фельдшер:

– Давай не сегодня уже!

– Нет, - говорит зек, приходя в себя.
– Раз начали — до конца! Бей, лепила!

Третью дыру, короче, ему фельдшер тоже пробил. Потом берет шарики и засовывает в истерзанную залупу. Аккуратно. Чтоб не вывалились. И чтоб образовали вокруг шляпы треугольник: один шар сверху, два — снизу по сторонам. Промыл раны антисептиком, залепил лейкопластырем и обмотал бинтом. Хуй — как ветеран войны! Только дырочка осталась, чтобы на дальняк сходить.

– Теперь - говорит - нужно, чтобы зажило. Тут много вен, кровообращение хорошее, затянется быстро. Дня через два начнет зудеть. Значит — процесс пошел. Если будет сильно невмоготу - можешь подрочить.

Все ржут, и даже мужик на лавке, хоть и бледный, тоже ржет. А фельдшер — на полном серьезе:

– Это нормально — говорит - будет зудеть, хер встанет, по-любому подрочить захочется!

Мужик потом довольный ходил. Никак не мог успокоиться:

– На волю — говорит — выйду, все бабы моими будут! Хуй с шарами - они такого не видели!

Ночью, когда в хате движняк, сегодня вдруг — тихо, и малолетки, что вечно в карты режутся и ржут, как кони, - молчат, журнальчики листают, и урка, которого из лазарета выписали, глаза — волчьи, затравленные, спрятанные под лепниной надбровных дуг, - тоже тих, чешет длинную ногу. Саня — смотал свои дороги, отошел от решки, подсел к приземистому арестанту с косматым родимым пятном на плече. Остальные — менжуются, трутся у тормозов, подальше от наглухо завешенных пледами шконок блатных, а я — сверху, и шконки подо мной — качаются и скрипят, освещенные изнутри фонариком, что превращает образованную пледами нишу в светящуюся коробку с контурами теней внутри.

Юра вытягивает свое длинное, как канат, и жесткое, как боксерский мешок, тело, - голова всплывает в полумраке, и я чувствую дыхание, тухлое, упругое дыхание, вижу пьяный азарт в глазах: будешь? Нет, говорю, выравнивая голову на подушке, глядя — как и до его появления - в изъеденный псориазом гнили, вспученный волдырями сырости потолок. Взгляни хоть, искренне удивляется Юра. Ну что ж, можно и взглянуть… Спрыгиваю со шконки и раздвигаю пледы в душно-пахучую каморку. Ну да. Так и есть. Чернобородый загоняет член в прямую кишку пидора. Облокотившись о стену, второй, беззубый, надрачивает вялый, похожий на гуся член. Аленка — на четвереньках, голый. На чернобородом — только рубаха. Обросшие шерстью бедра двигаются рывками, и Аленка, положив голову на одеяло, кусает кулак, сжимает измалеванные тушью веки. Каждый толчок — стон, глухой, высекающий стертыми зубами кровавые отметины на кулаке. Вонь. Густая утробная вонь струится из растревоженной кишки.

После часа экзекуций, после ублажения блатных, Аленка выбирается из-за ширмы. Плетется — тушь потекла, рейтузы натянуты кое-как - к дальняку. Сидит там, с треском выпуская газы, избавляясь от блатного семени. Отхаркивается. Сплевывает. Возможно — блюет.

Утро.

Саня мастерит свои дороги.

Сам — маленький, юркий. Пальцы ловко переплетают нитки из распущенного свитера, пожертвованного для общего дела одним из арестантов. Все пять пальцев у Сани рабочие только на правой руке. Средний и безымянный левой не сгибаются – перелом двадцатилетней давности. Саня рассказывает об этом легко и охотно. Сам был неправ. Разругался со своей девушкой, одноклассницей, высокой и грудастой, с которой они являли комично-контрастную пару, - но продолжал ходить к ней, стоял под дверью, истязал кнопку звонка. Она захлопывала дверь у него перед носом, а он — все приходил и приходил.

Однажды встретил на этаже ее нового парня. Повыеживались, потолкались. А потом Саня с приятелем подкараулили ухажера возле дома и избили.

Саня продолжал, напившись водки или накурившись драпа, таскаться к однокласснице, и как-то снова встретил на этаже ее парня. Тот был не один - с другом. Сане выбили пару зубов, сломали левую руку, раздробили каблуком пальцы. Через несколько дней он пошел к хирургу и тот сказал: поздно, пальцы уже не спасти, они навсегда останутся недвижимы.

На воле Саня занимался кражами. Проскальзывал в офисные здания, шел по коридорам, заглядывал в открытые кабинеты. Многие кабинеты оказывались пустыми — их обитатели вышли на обед или перекур. Он брал все, что хотел, — от ноутбуков и настенных часов до кошельков и барсеток. Сталкиваясь с охранниками — включал дурачка. Всегда прокатывало.

Перед тем, как зайти в квартиру, — обходил этажи, изучал, присматривался, засовывал спичку между дверью и косяком, возвращался через день-два, и если спичка на месте — можно заходить. Работал по первым, вторым, третьим этажам, до полудня, когда соседи на работе, а на улицах никого. Маленький рост, щуплость и проворство помогали ему забираться на балконы с козырька парадного, дерева или пожарной лестницы. Окна щелкал как орешки. Если закрыто — расшевелить ножом, потянуть на себя и приподнять, если оставлена щель для проветривания - зацепить ручку капроновой петлей, потянуть на себя и надавить.

Как-то зашел в офис, вытянул из лежащей на стуле сумочки портмоне, ключи и паспорт. Отправился по адресу прописки. Квартира, скорей всего, сдавалась в аренду. Судя по разбросанным вещам, фотографии на стене, горе немытой посуды и пачке презервативов на столике, тут жила молодая парочка. Обшарил всё, ничего не нашел и, уже собираясь уходить, увидел уголок конверта, засунутого под телевизор. В конверте лежали десять тысяч долларов.

Еще перед первой ходкой, говорит Саня, он знал, что сядет. У многих сидельцев, я заметил, было это предчувствие. Саня был настолько уверен в этом, что искал, через друзей и знакомых, откинувшихся зеков и выспрашивал у них подробности тюремной жизни.