Стачколомы

В голову лезли похмельные мысли. Я не спал двое суток. Я расклеивался, корчился, страдал. Слышали выражение: распад личности? Вот. Это про меня. Отлично подходит!

Уверен, когда вернусь, увижу его в той же позе - в кресле, с бокалом коньку и сигаретой в интеллигентских пальцах.

Я вернулся.

Он сидел в кресле и пил коньяк.

Звучал джаз. Опять — джаз. Бесконечный, навязчивый джаз. Как можно это слушать? Не за что зацепиться! Сплошное ускользание!

Я подумал: вот он — убийца. Вот он! Чистенький, опрятненький, ухоженнинький, сибаритствующий, с бокалом коньяку!

Это он ее убил!

Я вышел из комнаты, отлил, пошел в кухню, выдвинул ящик стола. Взял молоток. Он лежал вместе с мотком проволоки, изолентой, плоскогубцами, отверткой и жестяной банкой с гвоздями. Какое-то время стоял так, сжимая древко молотка и глядя в окно.

Блики солнечных лучей в стеклах дома напротив. Брюхастый мужичок в белой майке курит, упершись локтями в балконный бордюр. Рыжая дамочка убирается, елозит шваброй, переставляет ведро и картонные коробки.

Я вернулся в комнату.

Стал над ним.

За эти несколько мгновений я вспомнил все, все что он говорил в течении суток, со вчерашнего утра, когда мы откупорили первую бутылку. Несколько мгновений. Но я вспомнил все, абсолютно все, - и он, думаю, увидел это в моих глазах, и не кричал, и почти не сопротивлялся. Только выставил ладонь. Слабо, несмело выставил.

Я занес над ним молоток.

Нино называла их «братьями». Ее земляки. Жестковолосые, крикливые, источающие неопрятную силу и грубую энергию. Братья, говорила она, они мне как братья.

Они приносили спортивные сумки, набитые одеждой, шелковым бельем, косметикой, деликатесами, фруктами, импортным алкоголем.

Подполковник выходил из комнаты только чтобы поздороваться, пожать широкие, надушенные одеколоном ладони, взглянуть в насмешливо-резкие глаза, - он, офицер, мужчина, который не мог себе позволить не то что дорогие шмотки, - не мог сводить свою женщину в приличное кафе! Он жил от зарплаты до зарплаты, от пайка до пайка, и если перепадала лишняя банка тушенки с армейского склада это уже было поводом для радости.

Они мотались в Турцию и Польшу. Торговали на рынках. Знали местных бандитов и, конечно, сами были не прочь заняться криминалом. Многие из них прошли войну в Карабахе. Наемники, понюхавшие пороху и убивавшие людей, - как мог он, офицер ни разу не воевавшей армии, относиться к ним?

Я ударил его. Стакан покатился по ковру. Он попытался что-то сказать. Я увидел проломленный череп и кровь, что собиралась в очажке треснутой кости. Я вспомнил Лейлу. Вспомнил ее разбитую голову. Ударил еще несколько раз. Он скатился с кресла и уткнулся головой в пол.

Лейла… Лейла… Видишь ли ты меня? Вот, к чему все привело, полюбуйся! Кто в этом виноват? Я? Он? Или может быть — ты? Или — все мы?

«Братья» опускались на корточки, и девочка устремлялась к ним, в их великаньи объятия, и они трещали на своем языке, смеясь и хваля ее, заглядывая в черные, как сажа, глазки, поглаживая волосы, и Нино — она стояла за их спинами и тоже смеялась, и говорила что-то, весело, хрипло-гортанно, и он, подполковник, никогда, ни до, ни после, не видел свою жену такой сияющей, такой счастливой.

Ах, Нино…

Ах, Лейла…

Она прыгала в резинку с подружками. Подполковник наблюдал за их игрой довольно часто, но так и не понял правил, - она и сейчас, как в детстве, оставалась для него какой-то таинственной, сугубо девичьей забавой.

Девочка подобрала с земли желтый рюкзачок и побежала к нему. Стала на цыпочки с другой стороны школьного ограждения. Он подхватил ее подмышками, легко перенес и поцеловал, розовеющую, шумно дышащую, еще не остывшую после игры. Она помахала подругам и сунула ладошку, словно в надежный футляр, в его теплую ладонь.

Они шли домой.

Он украдкой оглядел ее: колготки выше пяточки протерлись. Босоножки — неплохо бы купить новые.

– Мальчики тебя не обижают? - спросил подполковник.

– Нет, - поморщилась Лейла.
– Но некоторые очень вредные и всегда делают на зло. Лезут куда их не просят!

– Хм… Может быть они тоже хотят с вами поиграть. Просто стесняются сказать об этом. И делают всякие глупости, чтобы привлечь внимание.

Лейла вздохнула и посмотрела на подполковника как на непонимающего.

– Нет, - сказала она твердо.
– Они просто такие дураки и есть!

Подполковник промолчал. Ладошка, маленькая и теплая, лежала в его ладони.

Нино приготовила ужин и напомнила, что перед тем как садиться за стол, необходимо помыть руки.

В ванной подполковник посмотрел в зеркало и провел ладонью по щеке. Он был на суточном дежурстве и брился вчера поздно вечером в казарменном сортире, повесив на шею жесткое вафельное полотенце и окуная бритвенный станок в кружку с холодной водой.

Он тщательно вымыл руки, сполоснул лицо и подмышки, фыркнул, заправил назад волнистые, с штрихами седины волосы.

В кухне пахло дерунами и жареной рыбой.

Нино выкладывала золотисто-хрустящие кусочки карпа в тарелки прямо из шипящей сковородки.

Лейла помогала матери — достала из холодильника несколько помидоров и огурцов, сняла с крючка деревянную дощечку, нарезала большим, нелепо смотрящемся в ее маленьких ручках ножом.

Нино, как всегда, села за стол последней.

– Ко мне приходил Гарик.

– Кто?
– не сразу понял он.

– Гарик. Он был у нас месяц назад. Он еще подарил Лейле косметичку для кукол. И коньяк армянский принес. Бутылка в шкафу стоит.

– А, этот... — подполковник что-то припоминал.
– Приходил к нам домой?

– Нет. Ко мне на работу.

– Он что, знает, где ты работаешь?

– Да. Я ему говорила. Он вначале пришел сюда, никого не застал, и пошел в жек.

Он посмотрел на нее. Она глотнула из стакана лимонной воды.