Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Но сейчас Фоме и тяжелей, и легче, чем раньше: любовь великое богатство - но и, как всякое великое богатство, тяжелая ноша, которую лишь сильный и мужественный человек способен нести долго.
Передай привет юному Дарию Аммонию. Его амулет, может быть, действительно спас меня сейчас; если не тогда, когда я потеряла ребенка!
Кто может знать? Вера двигает горами, так учит Библия; не мы ли сами освящаем кресты, иконы и божков, которых носим на шее и укладываем с собой спать? Освящаем своею верой – и только? И вера для каждого бога особая.
Кончаю теперь. Чувствую, что непозволительно долго
Прощай; прости, если я в чем виновата!
Гелиайне. И радуйся, Метаксия, - радуйся, как истинная эллинка, чему еще есть на этом свете!”
Феофано медленно опустила письмо на колени и склонила черную голову на руку. Она была одна в своем царственном шатре: никто не тревожил ее задумчивости.
– Моя бедная, дорогая девочка! Как же она умна, - наконец прошептала василисса. – Сколько жестокой насмешки в ее прощании! Хотя она, наверное, и сама этого не заметила!
Она улыбнулась.
– Радость эллинов всегда была за счет низших и других народов, это справедливо, – но разве у других иначе? И даже теперь, когда уже полторы тысячи лет нет ни эллина, ни иудея*?
Феофано поцеловала письмо и прижала ко лбу; она долго сидела так, точно желая длить этот разговор душ сколько возможно. Потом свернула свиток и перевязала опять бечевкой; встав с меховой подстилки, царица раздвинула тяжелые полотнища шатра и вышла наружу.
Темноволосый хмурый воин, сидевший у входа, быстро встал; Феофано покачала головой, подняв руку.
– Нет, Леонид, я только прочла письмо и не успела ничего написать! Скажи Феодоре, - она приставила палец ко лбу, - скажи, что мы как раз обустраиваемся в лагере, а войско подтягивается!
Леонид опустил голову.
– А почему ты не напишешь ей? Разве это так долго? – спросил он почти грубо; но забылся он от беспокойства за свою русскую госпожу. Подняв голову, воин посмотрел прямо в лицо василиссе.
– Ты знаешь, как она тоскует без тебя?
– Знаю, - сказала Феофано, кивнув и коснувшись его плеча. – Знаю и то, что ты понимаешь нас с нею лучше, чем кто-либо другой! Филэ очень трудно расставаться надолго!
Леонид кивнул.
– Так почему…
– Потому что я не смогу ей лгать! – ответила Феофано; она быстро огляделась, обозревая свое войско и его снаряжение – жалкое против прежнего. – Я не смогу сказать ей правду о нашем положении, она этого не вынесет!
Леоиид сжал губы.
– Она все равно узнает!
– Только если нас разобьют, - ответила императрица.
Она прикрылась локтем.
– Ты сам все видел… пришли почти все мои греки, но большая часть азиатских наемников утекла, и бог весть, к кому! Паша, наверное, тоже обманывает нас насчет своего могущества, турки не гнушались этим никогда, в отличие от греков, - потому что у этого племени никогда не было чести! Но даже если паша лжет, наше положение очень скверное!
Леонид взял ее за плечи и посмотрел в глаза.
– Так ты думаешь, он и вправду атакует вас? Ведь он знает, что драться вы будете не хуже великих предков, потому что вы в таком же отчаянии! А паша – это не Мехмед, и он считает своих людей!
Леонид усмехнулся.
– Ибрахим-паша никогда не видел греков в боевом неистовстве!
Феофано мрачно кивнула.
–
Это правда. Но потому и может напасть; и в конце концов он одержит победу, так или иначе.Они долго молчали, опустив темноволосые головы.
Наконец Феофано сказала:
– У меня, как ни странно, сейчас появилась надежда на Валента. Он не хочет большой крови, хотя и очень смел; и теперь, когда он тайком наведался в дом жены Дионисия, я сомневаюсь сейчас, чтобы он смог пойти на брата, стоя с ним лицом к лицу! Никифор и тот не смог, как низко ни пал; ведь Никифор только отдавал приказы на море, оставаясь в стороне от битвы! Так можно поставить себя лишь в морском сражении, в таком сражении, когда не нужно сходиться близко; и только с чужими!
Она помедлила, овладевая своей мыслью.
– Но если сейчас Валент разожжет нашу взаимную ненависть, заставит одних греков пойти на других, а сам останется в стороне, его войско ему этого не простит!
Она посмотрела в серые, как ее собственные, глаза Леонида: тот даже улыбнулся, следя за мыслью этой необыкновенной женщины.
– Я права, как ты думаешь?
Леонид низко поклонился.
– Думаю, ты совершенно права, василисса, - сказал он. – Хотя я не знал этого Никифора, о котором ты говоришь!
Феофано усмехнулась, не считая нужным объяснять, что подразумевала неудавшегося императора и цареубийцу, с которым совсем не так давно вместе правила Константинополем.
– Тебе повезло, что ты его не знал. Это был грек весь гнилой изнутри. Валент тоже предатель – но предатель, гораздо более верный себе и семье; может быть, потому, что храбрый!
Она взяла Леонида за руку.
– Ты знаешь, как я умею лгать, - это часть искусства властвовать, - прошептала Феофано. – Но ей я лгать не смогу, иначе умру… И она поймет мою ложь. Если ты открываешься другому, открываешь свое сердце и тело до конца, уже потом не сможешь закрыть себя снова! Такова плата за любовь, - она улыбнулась. – И многие справедливо полагают, что эта плата слишком велика: и не смеют любить!
Феофано помолчала, кусая губы; она плакала не таясь, и Леонид смотрел на нее с великим сочувствием.
– Поезжай, - наконец закончила царица. – Торопись! Скажи ей, что я не успела собраться с мыслями, чтобы ответить ей как следует подробно; она поймет. Скажи, что я должна как следует обдумать ее вести, и отвечу ей позже… я сейчас потеряла слова как лакедемонянка!
Феофано схватила Леонида за плечо.
– И береги ее, слышишь?..
Леонид низко поклонился. Чем более росло его уважение к этой истинной наследнице Спарты, тем более укреплялась храбрость и решимость защитить ее любовь.
* Евангелие (Послание к Колоссянам).
========== Глава 76 ==========
– Скажи мне, патрикий Аммоний, - в скольких битвах тебе случалось сражаться и выходить победителем? – медленно спросил Ибрахим-паша, пристально глядя на собеседника.
Валент Аммоний выпрямился – черный и смуглый красавец-перс, исполненный восточной гордости и достоинства: оскорбленный вопросом собеседника. Самому же Ибрахиму-паше, как ни удивительно, недоставало ни южной пылкости, ни южных красок.