Ставрос. Падение Константинополя

Омар почти испугался такого предложения.

– Нет, господин, ты не должен этого делать!

Паша встал, огладил свой большой живот и посмотрел на свои пухлые руки – словно бы с сожалением.

– Ты прав, Омар, это недостойно мужчины и мусульманина. Я просто убью ее своими руками в назидание всем неверным… нет, лучше возьму в свой гарем! И неважно, что ей уже почти сорок лет!

– Так даже забавнее, мой господин, - сказал Омар, теперь позволяя себя улыбаться очень значительно.

Паша кивнул.

– Мне не раз случалось биться с мужчинами как воину - но еще никогда не доводилось возлежать с сорокалетней женщиной, которая бьется с мужчинами как воин! Очень хотелось бы узнать, какова она на ложе!

Турок посмотрел в сторону выхода из шатра.

– И этот военачальник никуда не убежит - из-за тупого упрямства своих соотечественников! У нас даже тем, кто от нестерпимых притеснений изменяет истинной вере, дозволяется переходить в ислам обратно – Аллах милосерд! И мы гораздо более терпимы к христианам, чем они друг к другу!

– Это их несчастье, господин, - ответил Омар: который по крови, наверное, был европеец, а по вере – когда-то был католик.

Когда отец уложил Мардония, десятилетний мальчик задержал его, подняв руку. Валент остановился тотчас же, точно ребенок мог им командовать.

– Отец… а женщины вправду не могут воевать? – шепотом спросил Мардоний.

– Это не их дело, сын, - помедлив, ответил военачальник. – Когда воюет женщина, случаются большие несчастья… Ты помнишь, что я тебе рассказывал о франках?

– О Жанне-деве? – спросил Мардоний.

Валент нахмурился: казалось, ему было неприятно, что мальчик тут же вспомнил.

– Она в конце концов только помешала своему королю, - ответил Валент. – Вначале ее слушались воины, в нее верили… но она смогла командовать только три года.

– Потому что была колдуньей? – сонно спросил мальчик.

Валент пригладил его черные волосы и печально улыбнулся: в эту минуту он совсем не походил на человека, высмеивавшего перед лицом турецкого паши женские способности.

– Может, и была, сын, - а может, и нет. Мы этого уже не узнаем. Но главное, что ее в конце концов разбили… Потому, что она женщина, а предназначение женщин не в этом! Женщина должна служить мужу в его доме, и только такой порядок – во благо всем, и женщинам тоже!

Мардоний отвернулся – хрупкий и печальный, странно задумчивый: похожий на старшего брата. Чем дальше, тем больше он походил на Дария; и отец с тревогой это замечал.

– Я помню, как Феофано билась на мечах и скакала верхом, - наконец прошептал мальчик. – Мне было бы жаль, если бы ее убили или победили!

Он заснул – рот был скорбно приоткрыт, словно он даже во сне протестовал против положения Феофано и вынужденного предательства отца. Но когда глаза Мардония закрылись, с лица Валента сошла нежность, смягчавшая его чеканные восточные черты.

– А мне ничуть не было бы жаль, сын. Ты еще не мужчина, и потому не понимаешь, как я возмущен таким порядком, - пробормотал Валент. – И тем, что этому женскому порядку подчиняется мой старший брат!..

Он наклонился и поцеловал сына в смуглую щеку.

– В этом турки правы, - тихо сказал Валент, выпрямляясь. – И они с этим покончат, с чем бы ни покончили еще! Время определит победителей!

Он сел на свое ложе напротив постели сына; но лечь не смог. Вскочив, Валент быстро вышел из шатра и долго оставался снаружи. О чем он думал в эти ночные часы, никто не узнал: ни теперь, ни после.

Феофано тоже не спалось этой ночью – она стояла у своего шатра, зябко потирая плечи, распустив волосы по ветру. Марк, ночевавший в ее шатре, как и раньше, спал крепко; но вскоре проснулся, почувствовав настроение своей повелительницы, и вышел в ночь следом за ней.

Охранитель подошел сзади и обнял ее за плечи. Феофано осталась неподвижной, только улыбка тронула ее губы.

– Не можешь оставить меня одну? – спросила царица.

– Нет, - ответил Марк, крепче прижимая ее к себе. – Я не в силах думать об опасности, которой ты подвергаешь себя каждую минуту! И эта опасность все ужасней!

Он вдруг развернул ее к себе и посмотрел в глаза.

– Если ты погибнешь, я отправлюсь следом: мне тогда незачем будет жить!..

Феофано улыбнулась.

– О том, что будет после моей смерти, тебе нечего тревожиться, спартанец, - сказала она. – Если мы умрем, то умрем вместе, и ты это знаешь!

Марк качнул головой с неожиданным отчаянием. Он вдруг упал перед нею на колени и прижал ее руки к губам.

– Все может быть не так, - сказал охранитель. – Ты не понимаешь! Тебя могут схватить хитростью; украсть… обвинить в колдовстве… столько позорных смертей, которые могут угрожать такой великой женщине, как ты! Столько ничтожных духом людей, которые ненавидят женщин уже за то, что те пытаются возвыситься!..

Он прервался, тяжело дыша. Потом встал.

– Они не понимают, что женщины-рабыни могут плодить только рабов!

Феофано вскинула голову.

– Это, конечно, не так – многие народы, державшие женщин запертыми в домах, прославились своей храбростью! Македонцы обращались с женщинами немногим лучше, а то и хуже турок; а ведь были очень храбры… но победившая мужская власть погрузит мир в кровавое безумие, которому не будет конца. Мужской власти всегда должна противостоять женская!

Глаза ее заблестели.

– Скоро мы проверим в бою, кто среди нас раб! И я хотела бы вызвать на бой самого Валента, чтобы доказать…

Марк сжал ее плечи.

– Нет, я этого не допущу, царица! Я не сомневаюсь, что ты можешь, - быстро прибавил он, когда в глазах василиссы сверкнул гнев. – Но если ты погибнешь, тебя нам не заменит никто.

– Я императрица… я знамя сопротивления, - усмехнулась Феофано.

Потом она сощурила глаза.

– Решающий день очень близок, мой дорогой! И я этому рада. Кто-то из нас – может быть, мы, а может, паша – бросит другому вызов. Дольше так продолжаться не может.